Шрифт:
Интервал:
Закладка:
336
Поэты и лавочники. Бодлер:
Тот дымит ему в клюв табачищем вонючим, тот, глумясь, ковыляет вприпрыжку за ним.
337
Поэты и лавочники. Евтушенко:
Плотва — как вермишель. Среди её безличья дразнящая мишень — беспомощность Величья.
338
К концу жизни у каждого человека сама собой образуется богатейшая коллекция разочарований. Так что есть возможность ночью со свечой спускаться в подземелье, тайно перебирать свои сокровища и произносить себе под нос гениальные монологи.
339
Телескоп. Усеянная звёздами и туманностями бездна. Захватывающе красиво. И жутко.
Ведь всё видимое тобой уже давным-давно не там, куда ты смотришь, а многого уже и попросту нет. Созвездия вообще — химеры. Телескоп — самая настоящая машина времени. Астрономы улетают в чудовищно далёкое от нас прошлое, но при этом всегда на удивление благополучно, точно к концу рабочего дня возвращаются на Землю.
340
Хорошо делается на душе, стоит только представить: Некто седой и огромный, с развевающейся бородой, склоняется над нашим миром, читает «Дон Кихота», смотрит «Ночи Кабирии», смахивает слезу…
341
Где справедливость?
Бедняк собрался продать старое пальтишко и вдруг обнаружил во внутреннем кармане забытые деньги — нет предела радости, праздник из праздников! Несчастному же Тимуру Тамерлану, чтобы испытать жалкое подобие такой радости, пришлось терпеливо завоёвывать полмира.
342
Нельзя сказать, чтобы уж совсем не было на свете справедливости: американские тараканы крупнее и отвратительнее наших.
343
«Дорожные знаки».
Жизнь заботится о нас. Предупреждает об опасностях. Вспоминаю три произведения, с которыми жизнь познакомила меня в разное время: фильм «Ночные воришки» и книги «Скверный анекдот» и «Нетерпение сердца». Они очень разные, эти произведения. Но одно наблюдение их объединяет: есть свойство у жизни отвечать на ничтожные, пустяковые причины лавиной неожиданных и ужасных следствий. Предупреждает она тебя: «Друг мой, остерегайся ненасущных своих поползновений, выдуманных, неискренних желаний».
Увы, дорожные знаки эти вспоминаются преимущественно уже после «схода лавин».
344
Вода.
Эта грозная стихия, сносящая плотины и затапливающая города, иной раз, однако, бывает обманута человеком, как последняя простушка. Посмотрите: вот она весело и победительно льётся в бачок унитаза, ей и невдомёк, что тем самым она поднимает поплавок и, в конце концов, перекрывает сама себя. «Вот дурёха, так дурёха!» — радуется человек. «Ладно уж, на себя бы посмотрел!» — обиженно бормочет вода.
345
Эх, действительно, на себя бы посмотрел!
346
Коричневый ишачок на склоне горы. Скармливаю ему хлеб из рюкзака. Он хорошо воспитан, берёт деликатно, губами. Погружаю руку в горячую, с репьями, шерсть на загривке. Симпатичное существо! Волны невозмутимости, всепонимания и всеприятия исходят от него. Должно быть, он обладает каким-то тайным знанием, дарящим ему такую воистину царственную безмятежность. Жаль, нет поблизости никакой кнопки, чтобы остановить Время. Где-то далеко возникали бы и рушились империи, восставал бы род на род, кружила бы властолюбцам голову абсолютная власть, пресмыкались бы в пыли несчастные рабы, плелись бы интриги, а я бы тысячелетие за тысячелетием всё скармливал ишачку горбушки, всё трепал бы и трепал его горячий загривок.
347
Топология.
Нет ничего, что было бы внешним для твоего сознания. Со всем сущим связывают его тонкие ниточки — и листья деревьев, и далёкие звёзды, и прохожий с авоськой — всё это часть тебя, твои протянутые во все уголки пространственно-временного континуума нервные окончания. Всё в тебе, и ты не был бы ты без всего этого.
Но нет ничего и внутреннего для твоего сознания: и журавлиный клин, и Млечный путь, и руки твои, и ноги твои — всё лежит за пределами твоего Я. Даже твой указательный палец, такой близкий и родной, на самом деле совсем не твой и страшно от тебя далёк. Страшно далёк!
348
Топология.
Девочка, играющая в мячик, даже не подозревает, что её мячик — это отрицательной кривизны оболочка, натянутая на всю нашу необозримую Вселенную.
— Поаккуратнее, девочка, поаккуратнее! Ну, как твой мячик прохудится, что будет со всеми нами?
349
Нет, вы только поглядите: на этой доске и Карпов с Каспаровым — всего лишь фигурки. А какая бескрайняя она, доска-то! А фигур-то, фигур! И ходят как все замысловато! Никакая сицилианская защита не поможет! Куда же походить?
350
Как инженер я в восторге от жизни, а как человек — в ужасе.
351
Всё-таки как-то неспокойно.
А вдруг я опоздал, и всё Несуществующее уже распределено между Неродившимися?
352
Ипохондрики и меланхолики. Как Богу их любить?
Представьте повара. Какие едоки ему по душе?
— Да те, что уплетают за обе щёки и нахваливают еду!
А эти же юные Вертеры с кислой миной копаются, рассматривают, нюхают. Всё им не по вкусу: это пересоленное, это недоваренное, это перепаренное. Так бы и треснул по лбу!
353
Горе мне! Вот и в ипохондрии я разочаровался. В чём теперь искать утешения?
354
Когда-нибудь люди научатся, наконец, не рожать таких, как я. Тогда-то и наступит благоденствие. Скорей бы уж!
355
Тс-с! Вот только что я где-то далеко-далеко отсюда не родился. И слава Богу!
Читательские отзывы
Читала и радовалась: жив, жив отставной Войска Донского урядник из дворян Василий Семибулатов, нет-нет да узнаёшь его въедливый ум, его язвительное перо!
* * *
Удивительно, до чего необъективно люди относятся к себе! Ведь где-то в начале автор сетует на горы книг («их так много, что и читать уже не хочется, хочется убежать»), а сам ещё добавил к этим горам свою стряпню — где логика? Сколько бумаги перевёл!
* * *
«Причудливый танец кажимостей» (№ 4) — самый настоящий плагиат. Больше ста лет назад чеховский доктор Чебутыкин уже говорил что-то похожее.
* * *
Неплохое наблюдение, мне кажется, насчёт недостаточно увёртливых мыслей (№ 233). Вот так бы автору и назвать эти записки: «Недостаточно увёртливые мысли».
* * *
Да хороших названий полно! Вот, например: «С миру по нитке». Чем не название? Вполне подходящее, по-моему. Сколько напихано цитат! Цитата на цитате и цитатой погоняет. Тьфу!
* * *
Кое-как дочитала. Реминисценции, аллюзии, солипсизм, буржуазный эскапизм, резиньянция, да ещё эти плеоназмы с оксюморонами. То Бэккетом пахнет, то Хайямом,