– Самое смешное, что у меня тоже синяк под глазом, – кивнул головой бармен. – Правда, все легально – получил на тренировке по дзюдо. Но если бы он почти совсем не сошел, я бы не решился высунуть носа на улицу.

– Но губа-то у тебя цела, правда? А что, это было бы классно, если бы все местные завсегдатаи в один прекрасный день узнали, что все эти годы Кенборнский убийца цедил им по вечерам пивко. – Винтер рассмеялся и повернулся к Антони: – Что я могу вам предложить, сэр?

– Пинту молока.

– Гомогенизированное, обезжиренное или цельное?

Антони выбрал цельное. Закрывая дверь, он услышал, как они что-то говорят о его прическе и о засилье праздношатающихся бездельников, из-за которых стало невозможно отличить парней от девчонок.

Антони прошел мимо зовущих окон «Водяной лилии» – он считал, что в одиночестве по вечерам в пабы ходят только алкоголики или рассчитывающие на быстрый съем. Снежинки собирались в небольшие снежные дорожки между булыжниками Ориэл-мьюз в тех местах, куда не падал свет и теплый воздух, под которыми они мгновенно таяли. Ветер тонким слоем гнал снег по Тринити-роуд, и тот превращался в еще одни, совсем тонкие и почти прозрачные, занавески на окнах Артура Джонсона. Когда Антони подходил к дому, то ему показалось, что за тюлевыми занавесками в квартире № 2 кто-то прячется.

Пока его не было, комната № 2 снова выстудилась. Антони включил электрический камин и попил молока прямо из бутылки. Оно было таким холодным, что у него свело зубы. Антони уселся возле искусственного огня, и в голове у него появился дорогой и нежный образ Хелен, каким он ему запомнился прошлым летом, когда женщина бежала по платформе в Темпл-мидс, чтобы встретить его поезд, прибывающий из Йорка. Закрыв глаза, Антони почувствовал ее руки на своих плечах и ее теплое дыхание на своих губах. И вдруг он ощутил боль, настоящую боль в левом боку, как будто кто-то ударил его в то место, где у него было сердце. Позже он улегся на кровать лицом вниз, ненавидя себя за свою слабость и задавая себе вопрос, как он сможет пережить эту долгую, одинокую зиму, когда компанию ему может составить один только Артур Джонсон.

Наверху, на лестничной площадке, зазвонил телефон.

Артур слышал звонок, но не стал отвечать на него. Те жильцы, которым могли звонить, разъехались. Артур прошел в спальню и опять посмотрел на свое лицо. И думать нечего о том, чтобы завтра выйти на работу. Звонки прекратились. Артур выглянул из окна и посмотрел на внутренний двор. В комнате Антони Джонсона горел свет, и Артур удивился, почему Антони не ответил на звонок.

В холодильнике было достаточно еды, включая утку, купленную для праздничного воскресного обеда, который так и не состоялся и о котором сейчас Артур не мог даже подумать. С таким количеством еды он сможет продержаться много дней. Он заставил себя проглотить кусок хлеба с маслом, а потом опять полюбовался на свою физиономию, на этот раз в зеркале ванной. Пока Артур размышлял, не поможет ли лед чуть уменьшить припухлость разбитой губы, и поверят ли ему, если он скажет, что порезал ее во время бритья – а может быть, стоит сказать, что и глаз он тоже задел бритвой, – телефон зазвонил снова. Артур открыл свою входную дверь и вышел на темную лестничную площадку. Подсознательно он понял, что кто бы ни звонил сейчас, будет лучше, если он сам ответит на звонок.

Артур снял трубку и услышал голос Стэнли Каспиана:

– Это ты, Артур? Ну, наконец-то. Я звонил тебе минут пять назад.

Неожиданно свет залил нижний холл. Артур повернулся, прикрыв рот левой рукой, и произнес приглушенным голосом:

– Все в порядке. Это мистер Каспиан звонит.

– Окей, – сказал Антони Джонсон и вернулся в свою комнату № 2.

Ожидая, пока погаснет свет, Артур сгорбился над телефонной трубкой.

– Послушай, Артур. Завтра около пяти придет один парень. Он будет приводить в порядок квартиру № 1. Ты сможешь впустить его?

– Я болен, – ответил Артур, чувствуя, как паника охватывает все его существо. – У меня… вирусная инфекция. Завтра я не пойду на работу и не смогу никого впускать. Я весь день буду лежать в постели.

– Боже, я надеюсь, что ты сможешь выбраться из этой чертовой постели, чтобы открыть эту чертову дверь?

– Нет, не смогу, – ответил Артур визгливым голосом. – Я болен. Я и сейчас должен быть в постели…

– Просто прекрасно! И это после всего, что я для тебя сделал… Право, Артур, ты переходишь все границы. Придется мне передоговориться с этим парнем на более раннее время и впустить его самому.

– Мне очень жаль, но я действительно болен. Я пойду и лягу.

Стэнли ничего не ответил, а просто грохнул трубку на место. Артур проковылял к своей двери. Она была почти закрыта. Малейший сквозняк – и он остался бы на лестничной площадке. Еще никогда, никогда в жизни с ним не случалось такого, чтобы он забыл закрыть дверь на щеколду. Дрожа от мысли о том, что могло бы случиться, Артур прошел в ванную и проверил свой глаз и губу. По его щекам потекли слезы, которые щипали его поврежденную кожу.

Когда телефон зазвонил во второй раз, Антони встал, чтобы ответить. Но его надежды, надежды на то, что это звонит она, рассыпались в прах, когда он услышал приглушенный голос, произнесший с площадки: «Это мистер Каспиан звонит».

Что-то в этом низком и глухом голосе не понравилось Антони. Поэтому, вместо того чтобы закрыть дверь и исчезнуть в комнате № 2, что он, несомненно, сделал бы, принимая во внимание степень его депрессии, Антони решил взглянуть на фигуру на лестничной площадке. Артур Джонсон, прикрывая рот левой рукой, быстро отвернулся, согнувшись над телефоном, однако сделал он это не настолько быстро, чтобы Антони не заметил, что его глаз распух и открывается только наполовину. Телефонный разговор продолжался несколько минут, причем Артур повторял, что он болен и что у него вирусная инфекция. О ранах на лице он не упоминал. Антони закрыл дверь и сел на кровать. Еще час назад он был бы благодарен за любую проблему, которая могла бы заставить его забыть Хелен хоть на время. Но такое… Хотел ли он этого и мог ли он с этим справиться?

Перед глазами Антони промелькнул ряд образов: мужчина, явно нервничающий, закомплексованный параноик, говорящий: «Это вы другой Джонсон… Я живу здесь уже двадцать лет…» Манекен в подвале с большой дырой в горле. Огонь, пожирающий этот манекен, и в ту же ночь, в ночь на 5 ноября… Антони высунулся и посмотрел на то, другое, окно этажом выше. В нем не было света, хотя это было окно спальни Артура Джонсона, а он сказал, что болен и должен лежать в постели. Может быть, он и лежит сейчас там, в темноте. Антони вышел на улицу и посмотрел наверх. В этих окнах свет горел, и он окрашивал муслиновые занавески в золотой цвет. За занавесками угадывалось какое-то движение. Антони вошел в дом и быстро поднялся на два лестничных пролета. Он не стал придумывать никаких поводов, чтобы постучаться в дверь к Артуру Джонсону – все эти надуманные поводы выглядели бы в данной ситуации подлыми и нечестными. Но на его стук не было никакого ответа. Он постучал во второй раз – с тем же результатом. Это сказало ему больше, чем сказало бы разбитое лицо на расстоянии шести дюймов от его глаз. Стучать еще раз и настаивать было бы жестоко, а Антони всегда испытывал отвращение к жестокости. В полной тишине ему показалось, что за дверью находится человек, с большим трудом сдерживающий свой ужас.