Покончив с делами, он снял с полки свою любимую книгу — «Град обреченный» братьев Стругацких — и отправился на кухню. Он читал, разогревая и с аппетитом поглощая оставленный женой на плите завтрак, и, идя в туалет, прихватил книгу с собой: жены дома не было, и скрипеть по поводу его долгого сидения на толчке с книгой и сигаретой тоже было некому.

Отправляясь в аэропорт, он взял книгу с собой, чтобы почитать в метро и в электричке: Москва все-таки была и оставалась самым читающим городом в мире, по крайней мере в представлении лейтенанта Углова, который никогда в жизни не забирался дальше тещиной деревни.

Когда жена лейтенанта вернулась с работы, ее муж мирно спал на диване, накрыв лицо любимой книгой, которую, насколько ей было известно, читал и перечитывал раз двадцать. Леночка Углова была малорослой, горячей и вертлявой бабенкой, легко переходившей от кошачьей ласковости к припадкам неконтролируемой ярости, и она никак не могла взять в толк, зачем муж перечитывает одни и те же книги. Как-то раз она попыталась читать ту, что лежала сейчас у него на физиономии, но бросила после первых двадцати страниц: книга показалась ей скучной и высосанной из пальца — так же, впрочем, как и большинство книг из обширной коллекции мужа.

Она растолкала супруга и, пока он что-то невнятно бормотал со сна, сноровисто стащила с него джинсы.

Мадам Углову ожидал сюрприз: лейтенант повел дело в совершенно несвойственной ему прежде напористой, почти грубой манере, и добрых сорок минут валял ее сначала по дивану, а потом и по вытертому ковру, так что к концу этой экзекуции она совершенно обессилела. С непривычки. Стоя потом под душем, она заподозрила, что муж обзавелся наконец любовницей, которая и обучила его некоторым новым трюкам, и мысленно поклялась себе при первом же удобном случае наставить ему рога, начисто забыв при этом, что на голове у ее благоверного вряд ли остался хоть сантиметр свободного места.

Она ошибалась, подозревая его в супружеской неверности: изменения, происшедшие с лейтенантом Угловым, были гораздо глубже. Выспавшись и как следует отдохнув после своих утренних приключений, он проснулся новым человеком.

Совершив убийство, лейтенант Углов наконец-то почувствовал себя мужчиной. Это было совершенно новое, непривычное состояние, дарившее ощущение полной свободы, силы и уверенности, что и послужило причиной того маленького сюрприза, который так удивил его жену.

Жаль только, что с этим ощущением ему предстояло прожить совсем недолго.

— Пять минут, — строго сказала сестра и вышла из палаты, бросив последний взгляд на вверенного ее попечению больного.

Комбат ухмыльнулся в усы — за дверью палаты сестричку подстерегал Подберезский, перед которым стояла конкретная боевая задача: продержаться ее там ровно столько, сколько понадобится. Борис Иванович не мог припомнить случая, когда Подберезский не справился бы с возложенной на него командованием миссией, и потому не очень торопился, подходя к высокой кровати на колесиках, на которой лежал непривычно бледный и казавшийся каким-то ненормально длинным Бурлаков.

Борис Иванович придвинул к кровати стул и уселся, подобрав полы выданного ему сварливой гардеробщицей белого халата. Халат был узок — расстояние между его рукавами на спине составляло сантиметров пятнадцать, не больше, — и все время норовил свалиться с широких плеч Комбата, так что тот вынужден был завязать рукава на горле, превратив халат в некое подобие бурки.

Бурлаков открыл глаза и слабо улыбнулся.

— Комбат, — едва слышно сказал он, — батяня... Видишь, какая чепуха получается...

— Что это ты разлегся? — бодряческим тоном спросил Борис Иванович. Он никогда не умел разговаривать с больными и теперь испытывал сильнейшую неловкость пополам с непреодолимым желанием добраться до тех, кто продырявил Бурлакова. Впрочем, он сильно сомневался, что тот сможет вспомнить своих обидчиков: стреляли в него со спины, так что он скорее всего вообще ничего не видел. — Велика важность, — продолжал Комбат, — дырка в спине! Ишь, устроился, как король, девки ему утку подносят...

— И не говори, — слабо улыбнулся Бурлаков. Говорить ему было трудно, он задыхался и делал длинные паузы между словами, и Комбат стиснул кулаки от бессильной ярости. — Всю жизнь мечтал сходить по-большому, не вставая с кровати, — добавил Бурлаков.

— Ну это ладно, — сказал Рублев. — Это даже и к лучшему. Сестрички поглядят-поглядят, какой ты ниже пояса орел, глядишь, какая-нибудь и клюнет...

— Главное, чтобы наживку не съела, — с натугой пошутил Григорий.

— Боже сохрани! — воскликнул Комбат и, с облегчением отбросив шутливый тон, спросил:

— Признавайся, кто тебя так отделал?

— Не надо, Иваныч, — едва слышно попросил Бурлаков. — Хрен с ними, незачем тебе мараться...

— Ага, — удовлетворенно сказал Комбат. — А я-то думал, ты их не видал... Ну, держитесь, отморозки!

— Да не надо, комбат, — снова попросил Григорий. — Это менты, так что...

— А что, менты из другого теста? — ответил Комбат. — Ты знаешь, почему я у Подберезского живу?

Кстати, надо посмотреть: может, те трое эфэсбэшников тоже тут лежат.

— Там тоже был эфэсбэшник, — вспомнил Бурлаков. — Они его как-то замочили, а тут я.., не ко времени, блин.

— Ну вот, — сказал Борис Иванович, мрачнея, — а ты говоришь, не надо... Они же, как я понимаю, свидетеля убирали, так? А раз так, то нет никакой гарантии, что они тебя здесь не разыщут. Где дело было?

— В аэропорту. У меня лопатник сперли — с деньгами, с паспортом, со всем на свете... Я в ментовку, а там сержант.., здоровенный такой, рябой... Морду я ему.., того...

— Ага, — удовлетворенно кивнул Комбат. — Значит, особая примета есть. Стрелял он?

Бурлаков снова улыбнулся.

— Ему, Иваныч, не до стрельбы было... Это лейтенант. Как я его, гада, вовремя не заметил?

— Ладно, — сказал Комбат, — теперь это уже не важно.

— Баулы жалко, — сказал Бурлаков. — Мед, орехи, лососина...

— Если менты забрали, то они мне вдвое вернут, — пообещал Борис Иванович.

— Да нет, — слабо качнул головой Григорий. — Они их на свалку выкинули.., вместе со мной. Теперь нашу лососину крысы шамают, медом заедают. Хоть бы бомжи какие нашли, что ли...

— Не бери в голову, — оборвал его Комбат. — Было бы здоровье, все остальное купим. Орехи ему.:. Так, говоришь, в аэропорту?

— Может, не надо все-таки? — попытался протестовать Бурлаков.

— Помнишь, как Шурик говорил? Надо, Федя, надо, — ответил Комбат и встал. — Выздоравливай, симулянт. Я пойду, а то Подберезский там, наверное, твою медсестру уже халатом связал и рот заткнул...

— Привет ему, — улыбнулся Бурлаков.