Пока те двое били по люку, корабль покачнулся. Гесту понадобилась пара мгновений, чтобы понять, в чем дело, – и вдруг один из матросов заметил:

– Чувствуете? Они отчаливают! Они нас похищают!

Поднялся жуткий гвалт. Гневные вопли смешивались с дикими завываниями. Пленники стучали по стенам и орали, но ритмичное раскачивание судна усиливалось по мере того, как оно набирало скорость, борясь с течением.

– Куда они нас везут? – спросил Гест, обращаясь ни к кому в особенности и в то же время ко всем.

– Вверх по реке, – раздался ответ. – Чувствуете, как он борется?

– Зачем? Чего они от нас хотят?

Его вопрос потонул в криках возмущения. Пленники сообразили: их увозят прочь – и можно уже не надеяться на чью-то помощь.

Проклятия длились долго, постепенно сменившись гневным обсуждением, а потом – тихим бормотанием и хриплым плачем. Гест впал в ступор. Он скорчился на прежнем месте, вдыхая запахи пота и мочи. Время еле плелось, и под шелест воды, обтекающей корпус, он пытался понять, что случилось с его размеренной и благопристойной жизнью. Эти события казались невозможными и, уж конечно, нереальными. Как разъярится его матушка, когда услышит о столь возмутительном обращении с ее сыном!

Если она вообще о нем когда-либо услышит. И Гест неожиданно осознал, насколько безвозвратно он оторван от прежней жизни. Его имя, богатство семьи, репутация ловкого торговца, любовь матери – все не имело здесь никакого значения. Всякая защита, любая опека попросту исчезли. Мгновение – и он может превратиться в обезображенный труп и стать пищей для муравьев или рыб. Он ахнул, чувствуя, как ему больно сдавило грудь, и уткнулся лицом в колени. Гулкие удары сердца заполнили его слух. Время шло… а может, и нет. Он не мог уже ничего утверждать.

Когда люк наконец открыли, то в отсек упала желтая полоса света от фонаря. Снаружи царила ночь. Знакомый Гесту голос предостерег:

– Не приближаться! Если кто-то сделает шаг, то упадет с ножом в сердце. Гест Финбок! Подойди поближе. Да. Ты здесь. Поднимайся. Немедленно.

В дальнем углу трюма раздалось недовольное ворчание:

– Гест Финбок? Он с нами? Он – предатель, который заманил меня сюда запиской, подбросив ее на порог моего дома! Он даже подписал ее своим именем! Финбок, ты заслуживаешь смерти! Ты предал Удачный и Дождевые чащобы!

Поднимаясь по короткой лестнице, Гест не только рвался к открытому пространству и свежему воздуху, но и убегал от плескавшейся внизу злобы. Пока он на четвереньках выбирался на палубу, вслед ему летели проклятия и угрозы. Два матроса захлопнули крышку люка, оборвав крики пленников. Он оказался у ног калсидийца. Убийца держал в руке фонарь и выглядел очень усталым.

– За мной! – рявкнул он и даже не стал проверять, повинуется ли Гест.

Тот потащился следом за ним в свою бывшую каюту.

Разворошенный гардероб Геста усеивал пол. Одежда была бесцеремонно перемешана с вещами Реддинга. Ящик с вином, сырами, колбасами и деликатесами, столь заботливо собранный Реддингом, был наполовину опустошен, а липкая столешница свидетельствовала о том, что его содержимым попользовались. Постель на койке Геста была смята и перепачкана. Постель Реддинга оставалась нетронутой. Потрясение и утрата, вызванные смертью друга, снова захлестнули Геста, и он шумно вздохнул – но не успел ничего сказать: калсидиец резко повернулся к нему. Увидев свирепое выражение на его лице, Гест поперхнулся и попятился.

– Приберись! – рыкнул калсидиец, после чего плюхнулся прямо в сапогах на койку Реддинга и откинулся на подушку. Глаза у него были полузакрыты, лоб прорезали морщины усталости.

Гест застыл, молча уставившись на него, а каслидиец проговорил:

– На самом деле ты мне больше не нужен. – Его перерезанные шрамом губы кривились и морщились при каждом слове. – Если ты будешь полезен, я могу оставить тебя в живых. Если нет…

Он поднял руку – и в ней сверкнул нож. Калсидиец выразительно повел им в сторону Геста и ухмыльнулся.

С того момента Гест превратился в раба. Он прислуживал не только убийце, но и любому калсидийцу, отдававшему ему приказ. Гесту поручалась самая грязная и отвратительная работа, начиная со сливания содержимого ночных горшков за борт и кончая уборкой обеденного стола и мытьем посуды. Соскребая с палубы кровь убитых матросов, Гест решил, что не станет оказывать сопротивления. Он жил одним днем. Других пассажиров он не видел, но слышал их гневные крики и мольбы, которые с каждым днем слабели. Он питался объедками со стола своих хозяев, а спал в трюме, в чулане, где хранились запасной такелаж и крепеж. Он радовался тому, что его не поселили с остальными пленниками, зная, что они винят его в своих бедах и разорвали бы в клочья, если бы смогли. Он был абсолютно одинок: калсидийцы его презирали, а купцы проклинали.

Он не узнал почти ничего нового. Стойкие суда строили в Джамелии, и корабелов не интересовало, кто платит за работу: главное, чтобы плата была щедрой. Пусть торговцы и запретили калсидийцам появляться на Дождевой реке, но их твердое намерение убить драконов и добыть куски их плоти заставило чужеземцев пренебречь возможными – последствиями. Калсидийские «инвесторы» прятались на том самом корабле, который вез Геста вверх по реке. А теперь подкупленный капитан и калсидийская команда вели судно к неизведанным землям в надежде найти Кельсингру и – драконов, которых можно было бы забить и разделать на – куски.

Гест считал это безумной затеей. Пусть речная вода и не разъест корабль, но нельзя же рассчитывать на то, что забытый город удастся найти или что недоразвитые драконы действительно окажутся там. А если даже они доберутся до Кельсингры и столкнутся с драконами, что тогда? Кто-нибудь из них видел разгневанного дракона? Когда Гест осмелился задать свой вопрос калсидийцу, тот пригвоздил его к месту холодным неподвижным взглядом. Страх забился у Геста в животе, и он напрягся, готовясь умереть, не завопив. Однако его мучитель сказал:

– Ты никогда не был свидетелем ярости нашего герцога, когда он не получает желаемого. Невыполнимые задания лучше, чем его недовольство. – Он чуть наклонил голову. – Ты считаешь, что украшенная драгоценными камнями шкатулка с отрубленной рукой моего сына – самое страшное, что я могу себе вообразить? – Он пожал плечами. – Ты глубоко ошибаешься.

Замолчав, убийца уставился в иллюминатор, где виднелся берег, поросший густым лесом. Гест с глубоким облегчением вернулся к своей черной работе.

Гест мало что знал о драконах – и еще меньше о теориях Элис относительно затерянных городов Старших. Теперь его часто допрашивали, сурово предупреждая, что любая ложь принесет ему сильную боль. Он никогда не врал, слишком хорошо веря в то, что калсидийцы без всяких колебаний накажут его за любую неправду. Ему было трудно сохранять невозмутимость и повторять: «Не знаю», – в ответ на высказанные шепотом или криком вопросы, однако он понимал, что искренность – его единственная защита. Любая ложь, которую он изобрел бы в угоду своему мучителю, наверняка обнаружилась бы позднее.