Самоха садиться не стал, оглядел собрание, выпрямился во весь свой небольшой рост и заговорил. До сих пор он казался Йоле бестолковым выпивохой, который сам ни на что не способен, вечно на других надеется. Боевой частью Курчан у него заведовал, сыскной — Мажуга, а как по пустыне — толстяк на проводника во всем полагался, своего мнения ни об чем не сказал ни разу. Но едва завел Самоха речь — сразу другой человек, понятно, что в пушкарском цеху привык управлять. Говорил он долго, складно, и слушали его внимательно, ни разу никто слова не вставил.

Поначалу местные глядели настороженно. Это и понятно — любой, кто в Пустоши оружием торгует, на Харьков косится. К кому раньше, к кому позже каратели нагрянут, однако все дождутся. Арсенал, расположенный на Корабле посреди пустыни, до сей поры торговал невозбранно, но и тут понимали, что когда-нибудь оружейники харьковские заявятся. И вот наконец пришли. Однако, заверил Самоха, пришли с миром! Начал он с того, что времена настали тяжкие и правильным людям нужно друг друга держаться, во всем помогать и поддерживать. Арсенал от Харькова далеко, и оружейники ничуть не против, чтоб здесь их продукцией торговали. Может, когда-нибудь получится и постоянный путь проложить, своего представителя тут держать будут, а пока что Самоха из пушкарской управы первым приехал — поглядеть, как ловчей дружбу завести с ними, первыми людьми Корабля.

От таких слов первые люди и вовсе растаяли. Смуглые толстяки переглянулись, один даже в ладоши хлопнул. А желтоватый производитель дурмана вынул из нагрудного кармана жилетки короткую гнутую трубку, чтобы закурить на радостях. Ждали беды, а выходит куда как славно!

Наконец Самоха понял, что добился своего, и быстренько закончил речь:

— Что скажете, главные люди Корабля? Какой ответ мне в Харьков отвезти? Будем помогать друг другу? Мы вам, вы нам?

Один из смуглых заговорил:

— Когда московские позволяют торговать топливом, они непременно берут за это плату. Называется «лицензия»… Ну, лицензия-шмицензия — это моя понимает, слово такое, а означает: «Дай денег!»

— Ни-ни! — Самоха замахал руками на торговца. — Никакой лицензии, просто дружба! Торгуйте здесь чем пожелаете!

— Дружба — хорошо, ах! — объявил свое решение смуглый. — Моя очень радый!

Другой поддержал:

— И моя того паче радый!

Звериный укротитель с Арены пошептал на ухо усатому начальнику, тот кивнул и обратился к оружейнику:

— Ты проделал долгий путь, чтоб сказать нам слово, пушкарь. Это хорошо. Будь моим гостем нынче, погляди бои на Арене. Только вот… вот только странно мне, что ради слова такой долгий путь. Слова ничего не стоят, ветер их уносит, а ветер в пустыне очень сильный бывает. Скажи, в чем твоя выгода?

Самоха уставился на усатого с укоризной:

— Нешто ты, добрый человек, в дружбу не веришь?

Тут усатому в ухо пошептал второй помощник, тренер бойцов. Здоровяк важно покивал и обернулся к Самохе.

— В дружбу я верю, а как же! У меня бойцы, случается, тоже между собой дружбу заводят. Особенно интересно таких между собой свести, чтобы один другого убил. Они и жалеют друга, и помирать не хотят, потому что с Арены только один уйти может. Сильно всем любопытственно такие бои глядеть. Нам, устроителям, завсегда большая выгода. Я люблю, когда промежду бойцов дружба… Ну ладно, некроз с ней, с дружбой, спрошу иначе. Нам всем очень радостно от твоих слов. Скажи, чем люди Корабля могут отблагодарить Харьков? Чем мы можем помочь оружейным цехам, чтобы они тоже обрадовались этой дружбе?

— Мудрые слова, — пробурчал Самоха. — А очень просто можете нам помочь. Воров наших не укрывайте у себя.

Пушкарь еще что-то говорил о дружбе, о том, как нехорошо воровать у друзей, и прочее — но его слова потонули в хоре возмущенных голосов. Даже потоки дыма над головой торговца дурманом, и те клубились с укоризной. Все, перебивая друг друга, орали, что с ворами на Корабле не церемонятся, воровство здесь строго карают и далее в таком духе. Постепенно шум стих, и Самоха в двух словах пересказал историю Графа, слегка подправив некоторые обстоятельства, так что о ракетной установке ничего не прозвучало, а только о деньгах, которые вор увез из Харькова, не исполнив заказа. Ну и имущество кой-какое из пушкарского цеха, мол, попёр.

Снова загомонили торговцы, но уже потише — не вполне уверенно, косясь друг на друга, стали толковать, что Граф, конечно, доверия сразу не внушал, очень уж подозрительный торговец, в делах прижимистый, да еще и вор, оказывается!

Самоха попятился и сел на скамью.

Пока корабельщики уверяли друг друга, что Граф — человек скрытный и подозрительный и что они сразу это поняли, старшина прокторов потихоньку встал и бочком, вдоль стола, позади товарищей, убрался из рубки. Игнаш проследил его движение и, склонившись к Самохе, пошептал на ухо. Тот кивнул. Тем временем торговцы стали умолкать. Вдруг как-то сразу выяснилось, что Граф никому не нравился, просто говорить об этом не хотели, а так он вообще тут не нужен, без него и чище, и порядку поболе. В конце концов все притихли и уставились на распорядителя игр. Он среди хозяев корабля был не только самым авторитетным, но, видимо, и самым смелым. Ясно же, что Графа на самом деле побаивались.

Возвратился глава прокторов, перехватил взгляд усатого и кивнул. Хозяин Арены откашлялся и встал.

— Ну, вот что. Новая дружба — этому, конечно, мы всячески рады. Но сделаем по закону. Графа нужно спросить, а заодно и обыск у него устроить. Если краденое при нем, то и дело ясное. Ну а если нет… ну что ж, будем разбираться. Но только мирно, хватит с нас и той стрельбы, что пришлые на днях устроили. Людей покалечили, кабак разнесли, «Бакен» то есть.

— Я людей поставил у его контейнеров, — вставил проктор, — у тех, что Граф занял. Но мои к Графу не полезут, никому не охота под пулю подставляться. Пусть оружейники сами.

— Так я съезжу за своими? — поднялся Самоха.

Игнаш с Йолей тоже встали.

Хозяева Корабля переглянулись, покивали важно. Проктор пригласил Самоху идти за ним. Пока спускались к сендеру, Самоха спросил:

— А что было-то, какой кабак, о чем ваш усатый толковал?

— Кабак, «Бакен» называется. Какие-то пришлые затеяли меж собой отношения выяснять. Откуда-то наемники взялись, гранаты в ход пустили, перестрелка была, народу поклали десятка два, и наших тоже, из моей службы. Парни злые сейчас, но к Графу соваться охотников нема. Он, слышь, поперек пола белую полосу провел, краской то есть намалевал. Сказал, кто черту пройдет, тому смерть. И ведь не поверили наши дурни, ну, не прокторы, а так, люди. Влез к нему как-то один, так Граф его сжег живьем. И все смотрели.

— Ясно. Игнаш, ты останься, а? Пригляди покуда, что ли?

— Ладно. Но сам не полезу. Ты карателей привез, пусть они.

— То ясное дело! Ты только пригляди, чтобы тут все было… как бы… ну, как бы это…