— Вы хотите со мной поговорить? — спросила она.

— И да, и нет, — пробурчал Пьетро.

— Что вас так беспокоит?

— Меня беспокоит, что я выдал тебя замуж против твоей воли, — признался он, неожиданно закипая гневом.

— А не поздновато ли для сожалений? Вам так не кажется? Но если это послужит вам утешением, я вам скажу, что счастлива с Тоньино, — спокойным голосом заверила его Лена.

— Но был же у тебя на уме другой, — возразил отец.

— Это в прошлом.

— Я свалял дурака, — продолжал Пьетро, все больше распаляясь досадой, — вот и прогадал. Этот парень из Луго, оказывается, и вправду не промах. Все вокруг только и говорят что о Спартаке Рангони.

— Мой муж — человек умный и степенный. Он никогда не напивается и уважает меня. Он меня очень любит. — Лена грудью встала на защиту Тоньино.

— Я слыхал, ты больше не работаешь в поле и ходишь в школу. Это правда?

— Чем вы, собственно, недовольны, папа? Можете считать учебу одной из моих причуд. Да, мне нравится учиться. Я всю душу вкладываю в занятия, как когда-то в выращивание роз. Вы думали, я тупая, а в школе говорят, что у меня есть способности, и неплохие. Но вам все равно беспокоиться не о чем: когда у меня будут дети, времени на занятия не останется. Я с радостью стану матерью. Как видите, у вашей полоумной дочки в конце концов дела обстоят не так уж плохо.

— Ну, если дела обстоят так, как ты говоришь, я рад за тебя.

— А как дела у вас, в доме Бальдини? — спросила Лена скорее из вежливости, чем с искренним участием.

Ей хватило краткой встречи с семьей, чтобы убедиться, что ее с ними больше ничто не связывает. Права была покойная Эльвира, когда настаивала, что Лене нужно как можно скорее покинуть это жадное и буйное племя.

— Погано, — ответил Пьетро. — Муж Эрминии насовсем перебрался к Марилу, живет с ней в доме над мельницей. На Эрминию и дочерей ему наплевать. А твоя сестра все больше злобится и сильно пьет. Все время пьяная. Моя внучка Луиджия принесла в подоле, а мужа у нее нет. Ее сестры, к счастью, повыходили замуж, их мужья — рабочие в Равенне, да и сами они работают на табачной фабрике. Рот красят и сигареты курят. Говорят, в городе так принято. Жена Аттиллио больна чахоткой, ее послали в санаторий, в Сондало. Неизвестно, вылечат или нет. А дети без матери плохо растут. У твоего дяди Эудженио грыжа, стало быть, кой-какую работу он больше делать не может. И потом… потом… Да ладно, хватит плакаться. Пока жива была твоя мать, упокой господь ее душу, дела шли гораздо лучше, — безутешно закончил он.

— Папа, почему бы вам не остаться здесь с нами? Хоть на сегодня. Тоньино будет рад. И я тоже, — предложила Лена. — На оплакивание придут многие друзья Помпео, они ведь и ваши друзья тоже. Поболтаете с ними, вот и развлечетесь немного.

— Я вернусь к себе. Даже болтать больше ни с кем не тянет. Увидимся завтра на похоронах. — Пьетро тяжело поднялся со скамьи.

— Как хотите, папа, — улыбнулась Лена, провожая его к дверям. — Хоть вы-то отпразднуйте это Рождество по-человечески.

— А все же, если бы я отдал тебя в жены этому Рангони… — проворчал Пьетро, выходя за порог.

Ни он, ни Лена не заметили, что Тоньино стоит у них за спиной и слышит последние слова тестя.

— Что это говорил твой отец по поводу Рангони? — зловеще спросил Тоньино.

Он был смертельно-бледен.

Впервые с тех пор, как вышла замуж, Лена ощутила страх.

— Что он сказал, ты сам слышал, — ответила она лихорадочно пытаясь взять себя в руки.

Лена знала, предчувствовала, что рано или поздно эта история выплывет наружу, и теперь проклинала себя за то, что ей в свое время не хватило смелости открыто поговорить обо всем с мужем. А сейчас придется причинить ему боль как раз в тот момент, когда он переживает потерю отца. Рождество началось плохо, что и говорить, а уж закончиться ему суждено было совсем скверно.

Тоньино прошел к очагу и сел на лавку. Он промерз до костей, и Лена заметила, как он поморщился от боли, протянув руки к огню, чтобы согреться.

Она сняла пальто, повесила его на вешалку и накинула на плечи шаль свекрови.

— Не нравится мне то, что я услышал, — бесцветным голосом произнес Тоньино.

— Я приготовлю что-нибудь поесть, — предложила Лена, обвязавшись фартуком. — А потом схожу наверх, попробую уговорить маму спуститься. Она заболеет, если останется там надолго, на этом холоде. — Она говорила отрывисто, в безнадежной попытке заставить его позабыть слова отца.

— У тебя, оказывается, есть скрытая рана, и она все еще кровоточит, — упрямо продолжал Тоньино. — Теперь я понимаю, почему ты так не хотела ехать в Луго. Я еще не забыл, как ты тогда сиганула с телеги и умоляла отвезти тебя обратно домой. Я тебя просил назвать одну-единственную причину, которая оправдала бы твое нежелание следовать за мной, но ты мне так и не дала вразумительного ответа. Вот теперь я понимаю, в чем дело.

Наступило тяжелое молчание. Лена села на скамью напротив него, уставившись на язычки огня, пляшущие на потрескивающих и сыплющих искрами поленьях. Тоньино не сводил с нее здорового глаза, словно пытаясь проникнуть ей прямо в душу.

— Я всегда была тебе верна, — сказала она наконец в надежде утихомирить гнев мужа.

— И шлюха бывает вернее девственницы, — бросил он язвительно, словно вызывая ее на скандал.

— Оскорбительно и глупо, — ответила Лена, рывком поднимаясь на ноги и срывая с плеч шаль.

Тоньино тоже вскочил, едва не опрокинув скамейку, схватил ее за локоть и силой развернул лицом к себе.

— Не смей говорить, что я глуп! Конечно, я был глуп. Ты обвела меня вокруг пальца, заставила поверить в свое вранье. Но сейчас я хочу слышать правду. Ты думала о Спартаке, когда выходила за меня?

— Да! Да! Да! Правды захотел? Вот тебе правда, кушай на здоровье. Перед тем как за тебя выйти, я мечтала о Спартаке Рангони. Я мечтала о нем долгое время и после свадьбы. — Лена с ожесточением выкрикивала в лицо мужу страшные слова.

— Повтори, — грозно потребовал Тоньино, больно сжимая ей руку выше локтя, словно пытаясь ее сломать. — Повтори, что ты сказала.

— Я сказала, что Спартак заполнял мои мысли до, во время и после нашей свадьбы. Теперь тебе все ясно? — прокричала Лена во всю мочь своих легких.

Обо всем на свете позабыв от ярости, Тоньино с силой ударил ее по лицу, и Лена упала. Очки слетели у нее с носа и с хрустом раскололись на полу. Линзы, открывшие ей новый мир, разлетелись на тысячи осколков.

Оглушенная, она с трудом поднялась на ноги. Изуродованное раной лицо мужа превратилось в застывшую маску боли.

Тоньино съежился, закрыв лицо руками, и начал всхлипывать.