– Да нет, писателю, конечно!

– А почему тогда такой священный ужас? – улыбнулся Стив, уже догадывавшийся об ответе.

– Как, папа, разве ты не знаешь, что он написал страшную книгу? Бабушка даже заперла ее от меня на ключ!

– И правильно на данный момент сделала. Но, запомни, майне зюссе кляйне фрау, когда ты вырастешь, дай Бог, чтобы эта книга стала твоей настольной. – И, пресекая дальнейшие разговоры на эту тему, Стив повел дочку выпить горячего шоколада со знаменитыми печеньями в виде стрел, которые пекут только на родине Робин Гуда.

Пат вернулась домой, умытая ласково холодящим лицо рождественским снегом и размягченная детскими воспоминаниями. Но, снимая у знаменитого кованого ларя свою ярко-желтую горнолыжную куртку, она вдруг насторожилась: откуда-то сверху раздавался высокий, еще неуверенный, но чудесный детский голос. Пат прикусила губу – несомненно, это пела Джанет и пела что-то очень знакомое. Стараясь не скрипеть вековыми ступенями, Пат быстро поднялась наверх и подошла к полуоткрытой двери, ведущей в охотничий зал. Там, стоя у окна и победно глядя на Стива, сидевшего на диване и уронившего в руки начавшую седеть голову, стояла ее дочь и, старательно копируя запись, выводила: Вознеси из далей далеких розу сна…

* * *

После близости с мужем, вернувшейся в предрождественскую ночь в Ноттингеме, Пат вначале чувствовала досаду и раздражение. Но через некоторое время они прошли. Да, пусть эта близость была продиктована разнеживающими сердце воспоминаниями юности, которые всегда имеют над человеком неизъяснимую власть, пусть эта близость была по сути достаточно формальной – но она сняла с нее груз какой-то физической незавершенности. И Пат стала порой сама заходить в спальню к Стиву – заходить, когда ей этого хотелось. Близость с ним теперь казалась ей неизбежной и не самой интересной стороной их духовного общения.

И еще Пат полюбила компании, собиравшиеся в их огромном, но всегда уютном и гостеприимном доме. Одетая чуть ли не по-домашнему, она, тем не менее, блистала, а главное, умела направлять разговоры в интересное ей русло. Художники, сценаристы, философы – со всеми она говорила о том, что затрагивало лично ее, и, внутренне посмеиваясь, Пат не без удовольствия видела, как они тянутся к ней – не только по-человечески, но и по-мужски. И порой она представляла себе, каким кто-то из них мог оказаться в постели, но, вспоминая снежные пальцы и стальное тело хирурга из Токио, скоро переставала об этом думать. В конце концов, все они, так или иначе, сознательно или подсознательно, не таясь перед собой или глубоко пряча это желание, хотели одного – обладания. И самым неприятным было то, что они хотели обладания не только физического, но и духовного. Будучи свободной здоровой женщиной, Пат с легкостью могла бы удовлетворить физическое желание кого-то из них, но при мысли о том, что тут же, не успев остыть от объятий, они потребуют большего, она оставляла все как есть. И потому дразнила их и порой помыкала ими, но и это, в конце концов, стало скучно.

Куда интересней ей было в женской компании, и вокруг Пат постепенно образовался кружок самостоятельно мыслящих, красивых, творческих женщин. Все они разговаривали наравне с мужчинами, часто превосходя их живостью мысли, более тонким восприятием жизни и той свободой, которую дает независимость от своего пола. Головой этого кружка была, разумеется, Эммилу, а душой – Пат.

Собираясь в гостиной Пат иногда даже ночами – каждой нелегко было выкроить время между съемками, написанием статей или постановками – они разговаривали до утра, не в силах остановиться, ибо только здесь они могли быть самими собой, не лгать и не притворяться, что ежедневно и повсюду заставляло их делать мужское окружение.

Стив редко появлялся на втором этаже, где было царство жены. Большую часть свободного времени, если таковое было, он проводил на своей «голубятне» – так он окрестил прозрачный с двух сторон фонарь, завершавший дом. Там он наслаждался хаосом старых бумаг, каких-то давно уже отслуживших свое механизмов и музыкой «Битлз». Пат не любила ходить туда не только потому, что видела, с какой внутренней неохотой пускает ее Стив, но и потому, что «голубятня» Стива слишком напоминала ей «берлогу» Мэтью. К тому же ей не хотелось обнаружить там какую-нибудь очередную пассию мужа – а они появлялись в «голубятне» периодически.

Надо отдать Стиву должное – он умел создавать в своем обиталище ощущаемую прямо с порога эротическую атмосферу, и заниматься там любовью самой Пат нравилось. Но все-таки эти два мира – его наверху и ее внизу – мало пересекались и были настроены друг к другу достаточно настороженно. А вообще жизнь шла безумно интересная.

Стив довел свое детище – Си-Эм-Ти – до высот мирового уровня. Начавшись меньше чем с пары дюжин видеозаписей, к концу восьмидесятых видеотека накопила их около полутора тысяч. Вещание канала шло двадцать четыре часа, а отдельные передачи прорывались даже на территорию Советского Союза. Экспансия шла и в Тихоокеанском регионе, захватывая все новые и новые страны – их количество дошло уже до пятидесяти пяти. И теперь, когда пущенная им машина катилась уже силой собственных внутренних ресурсов и энергии, Стив мог позволить себе передохнуть или, точнее, несколько сменить род деятельности: он сел писать.

Ему было о чем писать. И, проваливаясь в золотые шестидесятые, перелетая из Сан-Франциско в Нам Динь, общаясь, как с живыми, с покончившими с собой или спившимися, ушедшими в себя или во внешнюю формальную жизнь друзьями, он все больше отдалялся и от Пат, и от нынешней бурной и жесткой жизни, которую жена для него олицетворяла.

А Пат, помимо работы, все больше втягивалась в движение за поддержку Первой программы равных возможностей, принятой в Европе, но мощной волной докатившейся и до Штатов. Пат подолгу просиживала в библиотеках, пытаясь найти единую базу феминистских движении Франции, Италии, северной Европы и Америки, и, входя в национальные особенности женских движений, она все с большей ясностью видела, что в основе феминизма лежит не какой-то воинствующий фанатизм и не озлобленное лесбиянство, как говорили многие, а простое, естественное человеческое желание помочь друг другу. И Пат, участвуя в этом деле общей помощи, порой ощущала удовлетворение даже большее, чем от своих творческих открытий и удач на телевидении.

В доме стали появляться итальянки, чешки, бельгийки – словом, множество женщин разных национальностей, и Стив, не называвший теперь их дом на Боу-Хилл иначе, чем «Ноев ковчег», однажды не выдержал и предложил Пат построить – благо, место позволяло – небольшой дополнительный корпус в виде двух вполне европейских квартир, где могли бы останавливаться приезжающие к Пат гости.

– Это было бы замечательно, но только надо сделать все действительно по-европейски. Знаешь, они иногда так болезненно реагируют на какие-то непонятные им мелочи, – воодушевилась Пат.

– Ну, я полагаю, тебе, как англичанке, и карты в руки.

– Стиви, да разве ты забыл, что Остров – это совсем не Европа, а вообще нечто непонятное. Давай лучше опять пригласим кого-нибудь от Донгиа – такого чувства стиля я не видела больше ни у кого.