― Съешь еще этот прекрасный плод.

― Мне больше не хочется есть, Эдидея.

― Выпей немного этого перебродившего сока сахарного тростника. Он развеселит тебя.

― Мне больше не хочется пить.

― Хочешь, мы пойдем вместе с тобою посмотреть на ящики с цветными камнями?

― Я их уже видел.

― Хочешь, мы снова посетим Золотую Пропасть?

― Я знаю малейшие ее расщелины.

― Хочешь ли, я спою тебе под звуки моего эльзебиля легенду о лиане Сабеа?

― Ты уже пела мне ее сегодня ночью, Эдидея.

Подруга моя встает.

― Подожди, ― говорит она.

Она направляется к корзине, в которой мы каждый день находим сахарный тростник, съедобные клубни и плоды, составляющие нашу пищу.

― Посмотри!.. ― торжествующе говорит она мне. ― Я попросила достать его для тебя.

И, соединив маленькие ручки в пригоршню, она подносит мне в ней... цветок.

Широкий и глубокий венчик его будто выточен из слоновой кости, с бахромкою розового коралла; прямо стоящие на своих ножках редкие тычинки заканчиваются черными спорами, а раздвоенный пестик кажется языком цветка. Он издает глубокий аромат. Цветок!.. В этом аду из скал, металла и вулканического стекла тонкие лепестки твои являются как бы жестоким напоминанием, что существует солнце, свет, равнина; вчера еще ветерок покачивал твою чашечку и свободные насекомые сосали сок твоей пыльцы. Цветок!..

― Это цветок лианы Сабеа, легенду о которой я тебе рассказывала; он расцветает в сумерках и закрывается с утренней зарей. Здесь, у нас, он будет жить, потому что здесь всегда ночь. Он нравится тебе?

― Цветы умирают в тюрьме, Эдидея. Ты стала бледной, мой маленький цветочек. С тех пор как солнце не светит больше на твои прекрасные глаза.

Нежное взволнованное лицо становится обескураженным.

― Что же еще я могу сделать для тебя, мой любимый, чтобы вернуть тебе радость?

Радость!.. Она отлетела от меня с того дня, как...

― Прислони свою голову к моему плечу, Эдидея. Вот так! Я счастлив.

Мы лежим рядом друг с другом на толстом руне пушистой шерсти в агатовом гроте; ее прекрасные серые глаза ищут взгляда моих глаз. Но мой ропщущий взгляд направлен только на то узкое пространство, где в самом верху конического купола вырезывается круглый кусочек голубого неба...

* * *

Когда я очнулся от оцепенения, в которое погрузил меня удар по голове, ― сколько дней прошло о той поры?.. я уже не знаю, ― Эдидея, наряженная как фея в драгоценности неисчислимой цены, беспокойно бодрствовала у моего изголовья. Это было в уголке громадного храма, где с тех пор и протекают наши ночи.

Наши ночи!.. Что оставалось бы нам в мире среди этой пропасти сокровищ, если бы у нас не было наших ночей?

Это ее руки, нежные женские руки, усеянные сказочными драгоценностями, вылечили меня.

Несмотря на минувшие дни, я еще переживаю этот чудесный сон: изумление прекрасной девушки, полуобнаженной под своими драгоценностями и склонившейся надо мной в полутени слабого света лампы; неизвестное мне питье из листьев кока, освобождавшее голову мою от тяжести, а тело от лихорадки; мольба о прощении, слетавшая с ее губ; клятва, которую она заставила меня дать перед мавзолеем Инти, отца ее расы.

А потом наступил тот незабываемый вечер, когда, уронив с плеч свое сказочное платье, она предстала предо мной, как живая статуя с непорочным телом, и отдала мне в дар и его, и в придачу к нему ― свое сердце.

И на этот раз я уже не колебался более, потому что я знал, что мы платим за право любить друг друга страшной ценою: нашей свободой.

Именно на этом единственном условии, что отныне и до конца наших дней мы оба будем пленниками в этих гротах, мрачный и фанатический жрец, сохранивший все тайны храма и ударивший меня, согласился сохранить мою жизнь. Эдидея, бледная беспомощная птичка пред непреклонным гневом жреца, дала это обязательство за нас обоих, и с тех пор никакие усилия, никакие поиски не дали мне возможности отгадать новую тайну дверей, которою обладает один только он, невидимый Атитлан.

О, лишь бы встретиться с ним лицом к лицу в один прекрасный день; приподнять за шиворот его иссохшее, аскетическое тело и бросить его, как скудное лакомство, в голодную пасть Гугатое!..

* * *

― Ты скучаешь, мой любимый?

― Я не скучаю, так как около меня ты, маленький цветочек.

― Ты все еще любишь меня, несмотря ни на что?

Вместо ответа я сжал в объятиях любимую и закрыл поцелуем помертвевшие веки на ее бедном лице, похудевшем от вечных сумерек.

― Эдидея?

― Что, мой любимый?

― Я хотел бы найти Атитлана.

― Ты ведь знаешь, что это невозможно. Он лишь во время нашего сна приносит сюда пищу, которую берет у подножия статуи; ведь ты знаешь, что теперь лишь он один владеет новой тайной, открывающей Кириру.

Да, это правда, на ночь он запирает нас в храме.

― А кроме того, он владеет также тайной, которая может уничтожить пещеры. Ты был бы бессилен против его страшного знания.

― Я буду его просить, буду умолять его вернуть нам снова свет.

― А разве ты думаешь, ― мрачно сказала Эдидея, ― что я не умоляла его, пока ты лежал с безжизненно закрытыми глазами? К тому же твой язык ему непонятен. Это настоящий жрец прежних времен.

Целая буря энергии клокочет во мне. Все, что угодно, пусть даже смерть под развалинами, только не эта мягкая ванна из мрака или лилового света, который делает меня безумным. Я хочу, я хочу вновь увидеть небо, хотя бы сквозь рушащиеся своды!

― Если я найду... если мне удалось бы вновь открыть тайну дверей, Эдидея... ты последуешь за мною?

Дрожь пробегает по ее прекрасному телу:

― Да сохранит нас от этого Инти!.. Ты ведь знаешь, Жан, что я поклялась быть здесь до конца жизни.

― Значит, ты пожертвовала бы твоему богу нашей любовью? Ты осталась бы?

Она прячет свое лицо на моем плече и еще крепче обнимает меня:

― Я поклялась! ― повторяет она.

Нет даже этой надежды!.. Ах, мы прокляты! Для чего же мне это огромное и бесплодное богатство, раз оно только вечная золотая тюрьма?

* * *

Я задремал, усыпленный ее нежною ласкою. Там, наверху, солнце садится, наступает вечер. Я думаю о том, что сталось с моими товарищами и что, по их мнению, случилось со мною. О, я знаю, что по крайней мере один среди них, Корлевен ― искал меня. Снова пожать его честную руку и испросить прощения его добрых и снисходительных глаз...