узнать ее из коридора, если сейчас, вблизи, не узнавала ее – она выглядела еще хуже, чем я на пике болезни. Синюшние мешки под глазами, изможденное лицо, мутный взгляд, свалявшиеся от долгого лежания волосы. Обе руки в гипсе, зафиксированы креплениями в висячем положении. Грудь как будто ввалилась внутрь, тело почти незаметно под одеялом, голова откинута на подушку.

– Яна? Ты что здесь делаешь?

– Да вот. Воспаление легких. Как ты?

Мне стало так жаль ее. Так совестно. Волной тошноты подступило к горлу отвращение к себе: как быстро психологическое становится физическим, подумать только. Настолько было ужасно то, во что Галя превратилась по моему желанию, что я вновь возненавидела себя с прежней силой. Я не могла смотреть на нее, но заставляла себя, будто наказывая этим. Слишком легкое наказание для такой, как я.

– Плохо, – грустно улыбнулась Галя. – Мир тесен, получается?

– Очень, – согласилась я, подходя ближе. – Даже чересчур.

– Довольна результатом?

Я помолчала, глядя ей в глаза, наливающиеся слезами. Мне и самой хотелось заплакать. Я никогда не искуплю этот грех. Никогда.

– Не хочу возвращаться к прошлому – слишком много всего поменялось. Но не надо было тебе… делать того, что ты сделала. Я же предупреждала.

Пока я говорила, Галя уже давилась слезами и всхлипами в открытую, не стесняясь меня. Но едва я замолчала, она неожиданно засмеялась, и столько в этом смехе было горечи, боли, явственной агрессии и беспомощности, что мне стало страшно. Передо мной лежал тяжело раненый, но не убитый мною зверь, с психологической травмой на всю жизнь, а я будто пришла лишний раз насмехаться над ним, поставить на него ногу, добивать слабого, лежачего.

– Почему ты смеешься? Прекрати.

– Знаешь, что самое смешное? – успокоилась она, снова пугая меня своим голосом. – То, что я этого даже не делала.

– Ну если не ты, то кто же?

– Это наша староста. Я видела.

Сложно описать ощущение, которое в тот момент посетило меня. Сердце проламливало ребра, проваливаясь все ниже и ниже: будто ворочался червь, отодвигающий внутренности в стороны, жрущий изнутри. Побежали мурашки – лично для меня в палате резко упала температура. Галя смотрела на меня выжидающе, с печалью и разочарованием.

– Ты врешь, – убежденно заявила я, сама в это не веря.

– Ты думаешь, мне есть смысл врать? После того, как я была без вины наказана? – спросила она таким тоном, что все сомнения полностью отпали.

Я бессильно рухнула на колени перед ее койкой, боясь поднять глаза на этого человека и увидеть в них смирение с болью, смирение с этим ужасным положением, в которое загнала ее я, а хуже всего – отсутствие ненависти ко мне. Я заслуживаю, чтобы меня ненавидели.

– Никто даже не позволил мне оправдаться. Все решили за меня, – ее слова добивали, хлестали по лицу. – Я так и знала, что ты подумаешь на меня. Я не успела рассказать тебе. О старосте. Она тебя ненавидит. Из-за него. Мне кажется, она в него влюблена.

– Есть ли у меня надежда на прощение? – я подняла голову, но не увидела ее глаз. Галя смотрела в стену, она была похожа на охладевший труп.

– Галя?

– Уходи, пожалуйста. Ты снова делаешь мне больно.

Став жертвой своей жестокости, я молча поднялась с колен и вышла из палаты, не дыша.

Всю ночь я не могла уснуть, подстегиваемая своими мыслями. Из груди как будто вырвали кусок мяса, а в дыру залили горячего, тяжелого дегтя. Вместо сердца. Вместо души. Мои внутренние лохмотья снова чудовищно истрепались. Но лишь благодаря одному человеку они продолжат болтаться там, внутри, в вечной надежде снова превратиться в нечто, что сумеет верить, любить, делать людям только добро.

Увидеть творение мести и гнева своих в том же месте, где мучаешься сам – разве это не ирония судьбы?

23. Агрегатное состояние

Агрегатные состояния вещества – состояния одного и того же вещества в различных интервалах температур и давлений.

Середина мая. Жара.

На улице люди ходят практически голые, едят мороженое, сладкую вату, пьют апельсиновые соки с мякотью и купаются в фонтанах. Детвора пугает голубей, родители покупают им сладкое и воздушные шарики. Цвет листвы на деревьях – невероятный, облачные горы на небе, как взрывы молочной пены с матовыми разводами, не двигаются с места на протяжении всего дня, и их пастельные перины затмевают все видимое пространство, отодвигая лазурь куда-то в космос. И пахнет летом.

А я, как последняя неудачница, стою у больничного окна и наблюдаю за всем этим сверху со своего больничного пьедестала, не имея права выйти наружу, влиться в этот праздник весеннего тепла и мира.

Не люблю толпу, но сейчас мне туда хочется, потому что меня этого лишили. Я грустно усмехнулась самой себе: дайте мне в руки, и я выброшу; спрячьте от меня, и я уничтожу весь мир, чтобы этого добиться. А вдруг то же самое с Довлатовым?

Ведь не может быть так, чтобы я стремилась к нему только из-за его недосягаемости: тогда мое чувство и гроша не стоит, а если я добьюсь, то потеряю всякий интерес. Нет, это не так – он доступен для общения, доступен для сотрудничества, доступен для того, чтобы попробовать влюбить его в себя – никаких стен вокруг себя он не строит: общается со студентами на равных, обедает с ними в кафе, может даже приехать в общагу. Только я не хочу даже пробовать.

Не хочу, потому что есть сотни таких дур, как я, которые пытаются добиться его внимания и взаимности, но видят безразличный взгляд. Не хочу быть одной из них, это позорно, бегать за преподом в огромной компании таких же, как ты, уподобляясь их глупости. Мне нельзя быть, как все, иначе я просто сойду с ума. Нельзя показывать симпатию к нему, особенно в его присутствии.

Продумывая это сейчас, я понимаю, почему с самого начала интуитивно отталкивала его от себя куда подальше. Мораль не позволяет мне представить нас вместе, хоть я этого очень хочу. Его жена и дети никуда, никуда не исчезнут, счастливого конца не будет в любом развитии сюжета.

Все настолько грустно, плюс ко всему добавилась моя роковая ошибка касательно Гали, которую я никак не смогу исправить и забыть. Довлатов может решить многие мои проблемы, чем он все время и занимается, но конкретно эту никак не решит – отрешенный взгляд Гали останется на моей совести и будет еще долго сниться мне по ночам. Кровь кровью смывают.

А на улице продолжалась