сарафане в желтый цветок, с идеальной укладкой, негодующе смотрела снизу вверх на Константина Сергеевича. Он был выше нее примерно на две с половиной головы.

– Здравствуй, Ко-остик. И Вы здравствуйте, девушка, – тоном великого разоблачителя поздоровалась она, складывая миниатюрные ручки на груди. – А я тут как раз только что с Аней разговаривала по телефону. Странное дело, представляешь, она ведь даже не в курсе, где ты сейчас на самом деле.

– Я тебя прошу, Ира, давай отойдем, и я тебе все объясню, – Довлатов взял женщину за плечи, увлекая за собой в сторону. Та сбросила его руки с себя и гордо вздернула голову: все о тебе знаю.

– Ане все будешь объяснять. Я тебя покрывать не стану. Все вы, мужики, одинаковые! Сначала «люблю-не-могу-женюсь», а чуть постареем, так и помоложе себе сразу находите! Сволочи… – под конец такой пафосной речи она бросила на меня презрительный взгляд (даже на последних шлюх так не смотрят) и стремительно ушла такими гигантскими шагами, что шаги Довлатова просто отдыхали. Торопилась, наверное, подруге доложить об увиденном. Меня накрыло – и смех и грех. Довлатов сел обратно на лавку, глядя в небо.

– А как думает Ваша жена?

– Я сказал ей, что поеду на работу.

– И что теперь? Ничего такого ведь не было. Скажите ей все, как есть. Она должна понять, она же Ваша супруга. Я всего лишь студентка, подопечная, что такого в том, что Вы пришли ко мне обсудить учебные дела, пока я на лечении?

Он странно на меня взглянул, будто был удивлен, что я так трезво и холодно оцениваю сложившуюся ситуацию, что она меня практически не волнует. Затем покачал головой, доставая мобильник.

– Кого Вы пытаетесь обмануть, Яна…

– Что, простите? – с леденеющим сердцем спросила я, но в следующий миг у него зазвонил телефон, и Довлатов, поднявшись и кивнув на прощание, ушел, что-то эмоционально разъясняя в трубку и жестикулируя второй рукой.

Мне оставалось лишь провести ладонью по месту, где он только что сидел – от ощущения пустоты в груди сжимался комок. Я чувствовала себя обиженной и брошенной. Как только его не стало рядом, вот здесь, на этой лавочке, солнце перестало греть, как грело минуту назад; листва стала блеклой, облака – серыми, а детский заливистый смех казался теперь наигранным и фальшивым. Никакой радости, никакого праздника мира, дружбы, любви и тепла в душе. Он ушел и забрал все с собой.

Я еще долго сидела, глядя на горячий асфальт, и думала над его последней фразой. Что бы она могла значить? В чем и кого я пытаюсь обмануть? Господи, надеюсь, у него не будет проблем дома. Еще этого мне не хватало. А вот что делать со старостой, я понятия не имела. Разговорами не поможешь. Бить ее – теперь я этого еще долго не смогу делать, вспоминая Галин взгляд. А оставить это все просто так тоже не могу – еще никто не оскорблял меня безнаказанно.

Поскорей бы уже меня выписали – хочу в универ, как это ни странно, хочу видеть преподов и одногруппников, хочу сидеть на парах и умирать от скуки и голода… Хочу, чтобы душа тихо плакала по ночам, стоная от режущей боли: он не мой. Я могу смотреть на него, общаться с ним, проводить с ним время. Но он не мой и моим не станет. А мне кажется, что это единственная вещь, которую я хотела бы получить от жизни. Вот угораздило же меня! Впервые со мной такое случается.

Я достала сотовый, набрала сообщение: «Скоро меня выпишут. Давай увидимся вне работы?» и отправила Вове. Пора прислушаться к совету подруги, ведь она желает мне только добра. Когда я вернулась в палату и наткнулась взглядом на большой белый пакет, оставленный Довлатовым, то обнаружила внутри него два учебника по теории русской литературы, коробку мармеладных конфет (откуда он знал?) и большой пакет мандаринов. До самой ночи я думала, где он выдрал такие вкусные мандарины в середине мая.

24. Супергравитация

Супергравитация – суперсимметризованная теория тяготения, т. е. теория тяготения Эйнштейна для такой системы материальных полей, для которой имеет место инвариантность относительно преобразований простой или расширенной суперсимметрии.

Книжки я прочитала в свободное время в последние больничные дни – и то, от скуки.

Вова не стал эсэмэситься со мной, он, как нормальный мужик, позвонил и поговорил со мной по-взрослому. Я не обещала ему любви до гроба, но сказала, что на симпатию и дружбу он может стопроцентно надеяться. Радостный Вова предложил помочь перевезти вещи, когда меня выпишут. Я согласилась.

В последний день, когда я уже собирала вещи, в палату ко мне вошла та самая медсестра – Люба.

– Ну что, как себя чувствуешь?

– Да великолепно, спасибо. Слушай, спросить хотела, – я почесала лоб, поворачиваясь к ней. – Меня ведь кормили какими-то крутыми антибиотиками, судя по всему?

– Ну да, а как ты поняла?

– Ну так ведь быстрое выздоровление, плюс молочницы не началось: ни на языке, ни там, – я показала вниз. – Дорогие, должно быть?

– Очень.

– И как же я должна за них расплачиваться?

– О, за это вообще не волнуйся! – она махнула рукой, но тут же застыла с выражением ужаса на лице.

– В каком смысле? – остановилась я.

– Слушай, Ян, у меня там бабулька поступила, надо бежать, осмотр проводить… Не до ляляканий сейчас.

– На месте стой, сказала, – зарычала я. – Говори. Что знаешь?

– Да ничего я не знаю.

– Знаешь.

– Мне нельзя говорить! Я и так чуть не проболталась!

– Так. Ты меня достала. Лечащего мне сюда позови.

– Но он занят, Яна. Не может же он прибежать по первому зову любой…

– Зови живо, говорю! – крикнула я, швыряя в бедную медсестру свернутые носки. Та успела увернуться, ойкнула и выбежала из палаты. Еще чего удумали – скрывать от меня что-то! Я не собиралась никуда уходить, пока не проясню ситуацию. И к врачу пошла бы сама, плюнув на гордость, если бы он не явился через десять минут.

– Что такое, Гарзач? Почему бушуем?

– Так здорова же! Почему бы и не побушевать?

– Здорова – это хорошо. Есть какие-то вопросы?

– Разумеется. По поводу антибиотиков, которыми меня лечили, – я невзначай взяла в руки пару вещей и свернула в тугой комок, держа получившийся снаряд, как мяч для регби.

– Слушаю.

– Хорошие таблетки. Государственные?

– Конечно, – кивнул он уверенно, и мой снаряд отправился прямо в доктора. – Вы что себе позволяете, Гарзач?! – разгневанно воскликнул он.

– А Вы? Еще врач называется – врете в