— Отдать папир казакам из ертаула, — распорядился воевода. — Кто с такими знаками на щитах — волочь ко мне на аркане. Кнехтов не жалеть, даже если в полон сдаваться станут.

Достался московитам изрядный запас огненного зелья и несколько никудышных бомбард. Ландскнехтов, разоружив, отпустил Серебряный на все четыре стороны, велев казакам рассеять их нагайками за городскими воротами. По чести ушли только командиры, при мечах и без срама. По опросам выяснилось — не принимали они участия в расправе над отрядами Русина и Репнина, сидели в городке всю войну.

Басманов рыскал по городу, ища следы деятельности Фемгерихта.

Тирзен являлся для него сплошным белым пятном. Не удалось ни разу заслать сюда прознатчика. Трое пытались, да ни один не вернулся.

Городские старшины наотрез отказывались говорить о Феме, утверждая, что все это сказки, придуманные подвыпившими сервами в корчмах. Но отнекивались они как-то особенно нервно, поминутно зыр-кая глазами друг на дружку.

Опрос, учиненный им по отдельности, ничего путного не дал. Один лишь оговорился, назвав в числе часто посещавших город дворян одного из помощников фрау Гретхен.

— И здесь наследила, змея подколодная, — подивился Басманов. — И как же она все успевает?!

Решил он присмотреться поближе к местным купеческим делам. Присмотрелся, и сделался мрачнее тучи.

Нити всех делишек держали в руках совсем не местные воротилы, а пришлые купцы из земли ляхов, ганзейцы да датчане. Причем такое положение дел сложилось совсем недавно, аккурат после визита неуловимой фрау. Тогда исчезли несколько знаменитых торговцев сукном, глава гильдии стеклодувов и пара караванов, снаряженных оружейниками да жестянщиками на запад.

— Торопится Фема сдать Ливонию ляхам, былую сноровку позабыла, следит, словно шальной заяц.

Басманов подозвал к себе Ярослава. Стояли они на ярмарочной площади, напротив сукновальной лавки. Мимо сновал тирзенский люд, торопясь прошмыгнуть мимо увешанных оружием московитов, да скучали возле ратуши стрельцы.

— Чует сердце мое — пора к государю в ноги падать. Орден на ладан дышит, здесь наша помощь уже не требуется. Рати Серебряного да Шереметева скоро закончат дело. А поляки готовят что-то недоброе.

— Только явились в Ливонию, и опять назад, — принялся ворчать Ярослав. — Так коней уморим и себе ломотье в костях от седельной тряски наживем. Неужто нельзя грамоту отослать, княже?

— Мое писаное слово против слова Курбского и адашевских? Что перетянет милость государеву?

Ярослав развел руками, понимая, что спорить тут неуместно.

— Прямо сейчас вот и тронемся?

— Надобно нам собрать сведения о польских хоругвях, да по городам поездить, проведать, многие ли готовы принять руку ляхов.

— А если их всех прихлопнуть? Кто жаждет польского короля в прибалтийских землях?

Прямодушием и тягой к простым решениям Ярослав чем-то напоминал Басманову князя Серебряного.

— Не пойман — не вор. Пока явной измены нет. То, что многие города и крепости от Ордена отвернулись, нам на руку. А что они камень за пазухой держат — так это доказать трудно.

— Но иной раз мы точно знаем, что змею пригреваем на груди.

— Знать-то можно многое, но кто наверняка скажет? Какое будет отношение в Ливонии к московитам, если мы начнем сечь саблями и на дыбу дергать тех, кто растворяет перед нами ворота, прогоняет рыцарей да ландскнехтов? Перестанут ведь ключи выносить, станут встречать пушками да рогатками. Много крови прольется.

— Еще больше прольется, если с юга поляки придут, а внутри города, доселе покорные, от нас отложатся. Серебряный и Шереметьев окажутся, словно утлый челн в пасмурном море, посреди ворогов.

— Вот на то я и хочу к государю явиться. У ляхов тоже не все ладится. Баторий хочет литвинов и поляков к ногтю прибрать, нынешнего короля это вельми беспокоит. Зарится он на прибалтийские угодья да города портовые, но обеими руками за трон держится. Если надавим на него, придвинем к Смоленску полки из тех, что на южные засечные черты ушли — не станет он лезть в наши распри с Орденом.

— А если все же грамоту? Очину-Плещееву? Он к государю во всякое время вхож.

— Очин сейчас в Вологде, строит новый каменный кремль.

— Это где, в тамошних пустошах? Что за блажь такая?! — поразился Ярослав. — По Руси каменных твердынь раз-два, и обчелся, а Вологда — она вона где…

Басманов хмыкнул.

— Ум государя востер, словно булат. Откуда больше всего пушнины идет? С Вологодчины. Торговля вся речная — поташом, пенькой, лесом да медами — оттуда же.

— Укрепить хочет торговое место?

— Не только. По рекам есть выход у нас к самым студеным морям.

— Так там, говорят, вообще люди не живут, одни чудовища. С кем торговать?

Басманов слегка понизил голос:

— Есть такая сторона далекая, аглицкая. От них к царю приезжал посланник, капитан корабля большого, таких даже у нашего Карстена Роде нет.

— Не тот ли это щегол, которого люди Малюты опекали, носились, ровно куры с кладкой?

— Все-то ты видишь… Смотри, как бы язык твой врагом не сделался.

Ярослав весело сощурился.

— Служба у меня такая — видеть, слышать, да помалкивать.

Басманов отвлекся от разговора, уставившись в дальний край площади.

Оттуда в их сторону двигалась весьма живописная кавалькада. Два смирных мула волокли повозку, на которой важно восседал кучер с солидной бородой, заплетенной в два хвоста, да такой длины, что концы ее оказались заткнутыми за шитый бисером кушак. Рядом с возницей сидел высокий и тощий субъект с жиденькими волосами и задорно торчащими усами. Выражение его физиономии было трагичным, словно он только что похоронил собственное злодейски убитое семейство, однако при взгляде на него хотелось не сопереживать мнимому горю, а хохотать во все горло.

— Чего это он? — спросил Ярослав. В этот раз обычная его суровость уступила место почти детскому изумлению.

— Кривляется, видать, — пожал плечами Басманов.

За первой телегой ехала размалеванная повозка, на крыше которой стояли фигуры в блестящих доспехах, ярких закордонных нарядах, синих и желтых париках. Удивительно реалистично сделанные куклы шевелились, приводимые в действие хитрыми рычажками в умелых руках артистов, сокрытых в недрах повозки.

Поравнявшись с Басмановым, один из паладинов взмахнул бутафорской сабелькой, а дама с рисованным лицом истерично захохотала и «грохнулась в обморок».

Следом за повозками бежала малышня, что-то скандируя на разные голоса.

— Это что еще за диво? Бесовня какая-то!

Басманов взял за плечо двинувшегося к повозкам Ярослава.

— Это театр бродячий. На манер наших скоморохов. Только эти не сами поют и пляшут, а кукол заставляют.