Доев сэндвич, Донован отпил глоток кофе. Дуэйн Харви был здорово искромсан. Второй мужчина, Отис Бернс, также умер от ножевых ранений, нанесенных в верхнюю часть туловища. Также имели место серьезная, но не смертельная рана на голове и следы борьбы. Отпечатки пальцев Лу-Энн были обнаружены на осколках разбитого телефонного аппарата, а также повсюду в фургоне. Неудивительно, поскольку она здесь жила. Имелись показания одного свидетеля, видевшего ее в тот день в машине Отиса Бернса. Несмотря на слова шерифа Харви, утверждающего обратное, проведенное Донованом расследование привело его к заключению, что именно Дуэйн занимался торговлей наркотиками — и попался на том, что обманывал своего босса. Бернс, скорее всего, был его поставщиком. У этого человека был пространный послужной список в соседнем округе Гвиннет, по большей части наркотики. Вероятно, Бернс приехал к Харви, чтобы свести с ним счеты. Можно было только гадать, знала ли Лу-Энн Тайлер о том, что Дуэйн занимается наркотиками. Она работала в придорожном кафе до того самого дня, как купила лотерейный билет и исчезла, чтобы снова объявиться уже в Нью-Йорке, хотя и на очень короткое время. Значит, если ей и было известно о подработке Дуэйна, она не пожинала с этого никаких ощутимых плодов. Также оставалось неясным, находилась ли она в фургоне в то утро и имела ли какое-либо отношение к смерти одного или второго мужчины. На самом деле Доновану было все равно. У него не было никаких оснований сочувствовать Дуэйну Харви или Отису Бернсу. Пока что он не знал, как относиться к Лу-Энн Тайлер. Зато знал, что хочет ее найти. Очень хочет.

Джексон сидел в кресле, в погруженной в полумрак гостиной роскошной квартиры, в здании довоенной постройки, выходящем на Центральный парк. Глаза у него были закрыты, аккуратно сложенные руки лежали на коленях. Несмотря на то, что ему скоро должно уже было стукнуть сорок, он по-прежнему оставался стройным и подтянутым. Черты его настоящего лица были обоеполыми, хотя годы оставили мельчайшие складки в уголках губ и вокруг глаз. Короткие волосы уложены в модную прическу, одежда дорогая, но неброская. Однако самой примечательной его чертой, вне всякого сомнения, были глаза, поэтому в работе ему приходилось маскировать их особенно тщательно. Встав, Джексон не спеша прошел по просторной квартире. Обстановка была эклектичной: английский, французский и испанский антиквариат вольно соседствовал с восточными картинами и скульптурами.

Джексон вошел в помещение, напоминающее гримерную бродвейской звезды. Это была его мастерская. Специальные лампы в углублениях покрывали весь потолок. Стены обрамляли многочисленные зеркала со своей собственной подсветкой. Перед двумя самыми большими зеркалами стояли два кожаных кресла с высокой спинкой. Эти кресла были на роликах, позволявших катать их по всему помещению. К пробковым щитам на стенах были аккуратно приколоты бесчисленные фотографии. Джексон любил фотографировать, и многие люди с его снимков становились образцом для тех персонажей, в которые он перевоплощался на протяжении многих лет. Вдоль одной из стен висели парики и шиньоны, каждый на отдельном проволочном каркасе, обмотанном хлопчатобумажной нитью. В сделанных на заказ шкафчиках хранились десятки латексных накладок, а также акриловые челюсти и прочие синтетические материалы и пасты. В одном шкафу лежали ватные тампоны, ацетон, специальный гримерный клей, пудра, грим; большие, средние и маленькие кисточки со щетиной различной степени жесткости; краски, пластическая масса и коллодий для изготовления шрамов и оспин; накладные бороды, усы и даже брови; дерматический воск для изменения структуры лица, кремы, желатин, тональный грим; сетки для волос, клей для искусственных волос, губки, иглы для ввязывания волосков в марлю для изготовления накладных бород и париков; и сотни других инструментов, приспособлений и материалов, предназначенных исключительно для того, чтобы изменять внешность. Три шкафа были завешаны всевозможной одеждой, а несколько зеркал в полный рост позволяли вкусить любое перевоплощение. В специальном шкафчике с множеством ящичков хранились свыше пятидесяти полных наборов документов, позволявших Джексону разъезжать по всему свету в качестве мужчины или в качестве женщины.

Окинув помещение взглядом, Джексон улыбнулся. Именно здесь он чувствовал себя наиболее уютно. Подготовка к самым разным ролям доставляла ему ни с чем не сравнимое наслаждение. Однако на втором месте с незначительным отрывом шло само исполнение. Сев за стол, Джексон провел рукой по его поверхности и посмотрел в зеркало. В отличие от всех, кто смотрится в зеркало, он не увидел свое отражение. Вместо этого перед ним возникла чистая заготовка, которую требовалось вылепить, раскрасить, подправить, подчистить, превратив в нечто другое. Хотя Джексон был полностью удовлетворен своим умом и чертами характера, он не понимал, почему всю жизнь ему нужно довольствоваться одними и теми же физическими чертами, в то время как вокруг так много всего интересного? Можно пойти куда угодно, сделать что угодно… Он говорил это всем двенадцати своим победителям лотереи. Своим цыплятам, выстроившимся в одну линию. И все согласились с ним, полностью и безоговорочно, потому что он был абсолютно прав.

За десять прошедших с тех пор лет Джексон заработал сотни миллионов долларов для каждого из победителей и миллиарды долларов для себя самого. По иронии судьбы, сам он вырос в достатке. Его семья принадлежала к «старым деньгам». Родителей его уже давно не было в живых. Отец, по мнению Джексона, представлял собой типичный пример тех представителей высшего класса, чье состояние было унаследовано, а не заработано собственным трудом. Отец отличался высокомерием и в то же время вечно всего боялся. Вращаясь два десятка лет в вашингтонской политике, он как мог расширил связи своей семьи, но затем решил, что отсутствие личных качеств и пользующихся спросом умений доконало его и эскалатор перестал двигаться вверх. После чего он растратил семейные деньги в бесплодной попытке вернуть утраченное поступательное движение. Деньги кончились. Джексону, старшему ребенку в семье, в течение многих лет приходилось нести на себе основную тяжесть отцовского гнева. Достигнув совершеннолетия, он узнал, что доверительный фонд, учрежденный для него его дедом, уже столько раз подвергался противозаконным рейдам со стороны отца, что в нем ничего не осталось. Ярость и физическое насилие, которыми ответил отец, когда Джексон сообщил ему о своем открытии, произвели на него неизгладимое впечатление.

Со временем физические синяки и ссадины зажили. Психические раны оставались до сих пор, и Джексону казалось, что его внутренняя ярость лишь экспоненциально разгорается от года к году, словно он хотел превзойти в этом отношении своего родителя.

Джексон сознавал, что посторонним все это, возможно, покажется пустяком. Потерял состояние? И что с того? Кому какое дело? Но Джексону было дело. Год за годом он жил с мыслью об этих деньгах, которые должны были освободить его от тиранических преследований отца. И когда эта заветная надежда рухнула, в нем произошла необратимая перемена. У него украли то, что принадлежало ему по праву, причем сделал это тот, кто должен был любить своего сына и желать ему только добра, уважать и защищать его. Вместо этого Джексону достались пустой банковский счет и пропитанные лютой ненавистью удары сумасшедшего. И он принимал все это. До какого-то момента. После чего перестал принимать.