ощущением вседозволенности и безнаказанности после сделки с Гитлером, не воспользовалась этой возможностью. Фактически, осенью 1939 г. Финляндии выставили общий счет за два десятилетия недружественного отношения к восточному соседу. То была месть, но руководствоваться этим чувством в межгосударственных отношениях опасно и зачастую себе дороже.

Финляндия несет свою долю ответственности за провал переговоров и последовавшую за этим войну. Вариант базы на Руссарё или группе островков возле Ханко следовало принять. Напомним, что это мнение высказывалось тремя крупнейшими государственными и политическими деятелями Финляндии – маршалом К. Г. Маннергеймом, социал – демократическим лидером В. Таннером и главой финляндской делегации, будущим президентом страны Ю. К. Паасикиви.[93] Также следовало согласиться на советскую просьбу о переносе границы на Карельском перешейке до 70-километрового рубежа от Ленинграда. Мнением маршала Маннергейма, которое он высказал правительству страны, было, что этот перенос не нанесет чрезмерного урона безопасности Финляндии. Принятие такого решения существенно оздоровило бы атмосферу советско – финляндских отношений.

Ощущение неоправданности столь конфронтационного поведения сторон усиливается мыслью, что фундаментальные причины спровоцированной им войны лежали за пределами собственно советско – финляндских отношений. Взятые сами по себе, эти отношения не давали никакого актуального повода, вроде территориальных претензий и т. п., для вооруженного конфликта.[94] Тартуский мирный договор, возможно, и не отвечал всем пожеланиям каждой из сторон, однако стал результатом общего согласия на установленный им баланс интересов. Заключенный в его развитие пакт о ненападении гарантировал, что стороны не будут пытаться изменить найденный баланс в свою пользу вооруженным путем. Эти отношения «холодного мира», минимально достаточные в обычной ситуации, оказались слишком непрочными, чтобы выдержать испытание начавшейся в Европе войной. В отсутствии реальных причин для вооруженного конфликта их роль не менее «успешно» сыграли поводы фантомные, порожденные глубочайшим недоверием и взаимными подозрениями.

В дальнейшем, насколько можно судить, Молотов сожалел о курсе, взятом им и Сталиным в отношении Финляндии. Во время переговоров 1944 г. с Ю. К. Паасикиви собеседники повинились друг перед другом за то, что в 1939 г. довели дело до войны [86, с. 56]. Президент У. К. Кекконен вспоминал о еще одном эпизоде: «Я высказал сожаление, что события прошлого приняли такой оборот, и сказал, что не знаю, была ли в этом вина только Финляндии […] Молотов ответил, что и мы (т. е. СССР. – Ред.) были тоже виноваты» [98, с. 233].

Чтобы подготовить общественное мнение страны к грядущим событиям, 29 ноября председатель правительства, нарком иностранных дел В. М. Молотов выступил по радио с заявлением, в котором изложил свою версию истории переговоров с Финляндией. Заканчивалось заявление на весьма угрожающей ноте: «Единственной целью наших мероприятий является обеспечение безопасности Советского Союза и особенно Ленинграда с его трех с половиной миллионным населением. В современной, накаленной войною международной обстановке, решение этой жизненной и неотложной задачи государства мы не можем поставить в зависимость от злой воли нынешних финляндских правителей. Эту задачу придется решать усилиями самого Советского Союза…» [Известия. – 1939. – 30 ноября; 36, с. 344–346].

Утром 30 ноября без объявления войны советские войска перешли границу и вторглись на территорию соседней страны. Как говорилось в сообщении ТАСС, «по приказу Главного командования Красной Армии, ввиду новых вооруженных провокаций со стороны финской военщины, войска Ленинградского военного округа в 8 часов утра 30 ноября перешли границу Финляндии на Карельском перешейке и ряде других районов». [ «Правда». – 1939. – 1 декабря].

Описание хода военных действий не является нашей задачей, тем более что он хорошо изучен и многократно изложен в работах других авторов, более нас компетентных в этих вопросах.

«Териокское правительство» О. Куусинена

Если начало войны стало для Хельсинки полной неожиданностью, то не меньший сюрприз ожидал его на следующий день, 1 декабря. Оказалось, что в этот день на месте Финляндии возникло новое государство – Финляндская Демократическая Республика, возглавляемое своим Народным правительством. По месту создания этого «правительства» в занятом Красной Армией пограничном финском поселении Териоки и по имени возглавившего его финского коммуниста – коминтерновца Отто Вилле Куусинена оно и получило свое название.

Уже на следующий день между СССР и «государством ФДР» был заключен Договор о взаимопомощи и дружбе, подписи под которым поставили Молотов и Куусинен.[95] Договор учитывал все советские нужды и пожелания. Так, ФДР соглашалась на перенос границы на Карельском перешейке путем уступки Советскому Союзу территории площадью 4 тысячи кв. км в обмен на территорию в Советской Карелии площадью 70 тысяч кв. км. ФДР также сдавала СССР в аренду сроком на 30 лет полуостров Ханко с прилегающей акваторией радиусом 3–4 км для создания там военно – морской базы, и, кроме того, обязалась продать за 300 млн. марок ряд островов в Финском заливе, а также принадлежавшие Финляндии части полуостровов Рыбачий и Средний на побережье Северного Ледовитого океана [36, c. 355–358].

«Комедия с коммунистическим контрправительством», как выразился Геббельс [7, c. 178], изрядно запутала вопрос о целях СССР в этой войне. При поверхностном взгляде на предмет может создаться впечатление, что война затевалась ради приведения его к власти, другими словами – ради советизации Финляндии. Сторонники этой версии находят ей подтверждение, указывая в качестве доказательства на события в Литве, Латвии и Эстонии лета 1940 г., где создание промосковских правительств, действительно, стало первым шагом к их скорой советизации и включению в состав СССР. Необходимо, однако, учитывать, что осень 1939 г. и лето 1940 г. – суть две абсолютно разные эпохи в военно – политическом положении Европы, от которого напрямую и предельно жестко зависели все внешнеполитические решения СССР. Проводить аналогию между событиями, принадлежавшими столь разным эпохам, некорректно. Выше мы отмечали, что даже летом 1940 г. советизация Прибалтики стала результатом развивающегося процесса, а не была его изначальной целью.

Осенью 1939 г., в отсутствии реальных боевых действий между Германией и англо – французской коалицией, у Москвы сохранялись серьезные сомнения относительно необратимости изменений, произошедших благодаря пакту Молотова – Риббентропа в расстановке военно-политических сил в Европе, а именно в надежности германской «дружбы» с СССР и невозможности какого-то примирения Берлина с западной коалицией.[96] Кроме того, было не вполне понятно, кого из них Москве следовало больше опасаться. Отсюда проистекала политика быть максимально предупредительным в отношении Германии и, с другой стороны, не провоцировать без нужды Лондон и Париж. Что это означало применительно к советской политике в финляндском вопросе, показал опыт решения аналогичной задачи в Прибалтике всего месяцем ранее. Напомним, что там СССР ограничился подписанием договоров о взаимопомощи. Причины подобной сдержанности Москвы объяснялись выше. Советизаторская мечта Кремля должна была осуществиться на ином – общеевропейском,