— Если только он забыл адрес?

Нет, совершенно не подходит. Если бы он забыл адрес, мог бы посмотреть в телефонной книге. Никаких оправданий, действительно только внезапная смерть. Да и вообще, ясно было, что он не позвонит. Боже правый, да такие штуки нельзя проделывать, даже если ты Папа Римский! Но ведь он теперь — чиновник ранга «А». Гроза тут же стихла. Да, ранг «А»-то остается.

В четверть двенадцатого, после второго виски, он вышел из салона, медленно поднялся по лестнице, отмечая каждую ступеньку грязным ругательством, под аккомпанемент яростного храпа Мамули из ее спальни. На лестнице второго этажа он остановился. Может, зайти обсудить все с Ариадной? Это бы его утешило, и он мог решить с ее помощью, как вести себя завтра утром, если зам генсека не вызовет его для объяснений, и, главное, как добиться от него извинений для Мамули и Ариадны — все-таки двух дам. Извинившись, он может сохранить лицо. Да, если завтра до обеда его не вызовет зам генсека, надо попросить встречи, это будет просто, он в хороших отношениях с Уилсон, он подарил ей миндальное печенье, когда приехал с Лазурного Берега. Может, все же постучать к Ариадне? Она, должно быть, уже спит, она не любит, когда ее будят. Нет, не стоит туда идти. С ней вообще непросто в такие дни.

— Было бы шикарно, если б у него случился сердечный приступ с потерей сознания, это бы извинило то, как он нас прокатил, а даже если это какая-то невероятная история, плевать, были бы лишь принесены достойные извинения семье, да и мне тоже, лишь бы он меня не презирал. Боже правый, да пусть расскажет любую ахинею, больше мне от него ничего не надо. Завтра нужно сразу спросить его, не помешало ли ему приехать плохое самочувствие, подать ему идею что-нибудь присочинить, и тогда честь моя спасена. Да, но если после всей этой истории я буду искать с ним встречи, он может подумать, что я хочу его в чем-то упрекнуть. Тьфу ты, ну и влип.

В комнате он с отвращением бросил новый смокинг на стул. Напялив старую пижаму, он некоторое время стоял возле кровати, уставившись в пустоту, как будто разглядывая в ней свои беды и несчастья. В конце концов, у него есть право ее разбудить, ведь сейчас исключительный случай. Он переоделся в новую, свежевыглаженную пижаму, сунул ноги в новые шлепанцы, махнул расческой по круглой бородке. Одиннадцать часов двадцать шесть минут. Да, нужно пойти.

— В конце концов, муж я ей или кто?

XXI

Выйдя из ванной, она в спешке вытиралась и сушила волосы, потому что обязательно нужно было попасть в постель до половины двенадцатого, это последний срок, иначе — катастрофа. (Эта барышня из богатой семьи имела целый ряд специальных маленьких привычек, всегда придирчиво вслушивалась в свое состояние и придавала огромное значение усталости, исцеляющему усталость отдохновению и приносящему отдохновение сну. Принцип, унаследованный из закона племени д'Облей, заключался в том, что, если ляжешь спать после одиннадцати, может возникнуть бессонница, несущая душе мерзость опустошения. Боязнь поздно лечь, передаваемая из поколения в поколение, маниакально преследовала женских представителей семейства д'Облей, более праздных, нежели мужские его представители, и поэтому более склонных к тревожному самоанализу, более озабоченных тем, что они называли «психическим здоровьем», следящих за тем, чтобы не переутомляться, часто устраивать себе передышки, дабы «о себе позаботиться», и, прежде всего, не ложиться поздно. Поэтому частенько степенная беседа в гостиной прерывалась одной из этих дам, которая, внезапно бросив вышивку, вскрикивала как ужаленная: «Какой кошмар, без двадцати одиннадцать, пора в душ!» И на следующее утро первой мыслью этих самых дам было порасспросить друг друга с взаимным живым интересом, как спалось — со всеми подробностями и тонкостями, как полагается специалисткам в данном вопросе, например: «Да, я спала хорошо, но не совсем хорошо, во всяком случае, не так глубоко, как позавчерашней ночью». В детстве и юности Ариадна д'Обль свято чтила правило одиннадцати часов, многократно повторяемое ее тетушкой Валери. Это с детство привитое уважение сохранилось и поныне. Однако в юности, возможно под влиянием русской подруги, она предпочла, как продвинутая барышня, отодвинуть момент отбоя на полчаса. Но уже после половины двенадцатого начиналась паника перед возможной бессонницей.

С облегчением — последний предел не был перейден — она улеглась в постель в одиннадцать двадцать девять и сразу же выключила свет. В темноте она улыбнулась. В дверь не звонили с того момента, как она поднялась к себе. Значит, этот хам не явился. Дэмы посрамлены.

— Ловко придумано, — прошептала она, свертываясь клубочком.

Она уже погружалась в сон, когда в дверь тихо постучали. Кто уж, как не он. Что ему еще надо? Она решила не отвечать. Тогда он подумает, что она уснула, и не будет настаивать. И правда, она услышала, как он возвращается в свою комна ту и закрывает дверь. Тьфу ты, он возвращается. В дверь постучали посильнее. Господи, неужели он не может оставить ее в покое? Надо ответить ему и покончить с этим.

— Что стряслось? — простонала она, притворившись внезапно разбуженной.

— Это я, дорогая. Можно войти? — Да.

— Ты не обижаешься, что я тебя побеспокоил? — спросил он, входя.

— Нет, — сказала она и выдавила улыбку.

— Я, знаешь, ненадолго. Я бы только хотел знать, что ты по поводу всего этого думаешь, ну что он не пришел.

— Я не знаю. Что-то ему помешало.

— Да, но вот что странно, понимаешь, он даже не позвонил, чтобы предупредить, так или иначе принести свои извинения. Как ты считаешь, что я должен сделать завтра? Пойти к нему?

— Да, пойти к нему.

— Но это может его разозлить, это будет выглядеть как упрек, как будто я принуждаю его оправдываться.

— Ну не ходить к нему.

— Да, но, с другой стороны, я не могу все так оставить. На кого я буду похож, если я его встречу и ничего не скажу. Ты понимаешь, с точки зрения собственного достоинства. Что ты об этом думаешь?

— Тогда пойти к нему.

— Я тебе надоел? — спросил он, помолчав.

— Нет, но мне немного хочется спать.

— Сожалею. Зря я пришел. Прости меня, я пойду. Что ж, спокойной ночи, дорогая.

— Спокойной ночи, — улыбнулась она. — Приятных снов, — добавила она в благодарность, что он уходит.

Дойдя до двери, он остановился и вернулся.

— Послушай, я могу побыть еще две минуты?

— Да, конечно.

Он сел на край кровати, взял ее за руку. Изображая примерную жену, она скривила губы в неподвижной улыбке, а он все смотрел на нее своими собачьими глазами из-за очков, ожидая от нее поддержки и утешения. Слова, на которые он рассчитывал, не были произнесены, и он хотел выманить их у нее.

— Ты понимаешь, для меня это удар ниже пояса.

— Да, я понимаю, — ответила она и снова растянула губы в искусственной улыбке.

— Ну и что ты мне посоветуешь?