36 — в Рыбно, 30 — в Вербовце, а также множество жителей в Писты-ни и Шешорах[341]. Таким образом, не было ни дня, а точнее, ни одной ночи, чтобы не лилась польская кровь. Появление в это время в Кутах идущего головным дозором военного отряда Красной Армии, жители восприняли как избавление. Однако ко всеобщему удивлению, русские быстро вывели войска, оставив город на произвол судьбы.

Сообщение Станислава Чолека:

«Сначала ужас продолжался до пасхальной недели, а сразу перед польской Пасхой, примерно 10 апреля, в Куты вошел советский отряд. Спокойствие, однако, длилось недолго, потому что, пробыв в городе примерно неделю, русские внезапно на пару дней вышли из Кут. Оказалось, что командир части был украинец, с которым “договорились” бандеровцы, чтобы он на несколько дней вышел из города и развязал им руки окончательно вырезать поляков. Так и случилось. И тогда начался ад».

Трагедия Кут началась вечером в среду, после Воскресения Светлой недели, называемого также Белым, т. е. 19 апреля 1944 г., и продолжалась трое суток. Ее размеры и хронологию лучше всего передают следующие показания свидетелей.

Сообщение Ядвиги Мигоцкой-Джазги:

«19 апреля началась геенна огненная. Каждый раз вечером с горы Овидия раздавались призывы (крики птиц) и [появлялись] развешанные на высоких палках лампады (фонари), и тогда банда сходила с гор в городок на резню. Тогда начинались массовые убийства, грабежи имущества и поджог домов. Люди прятались где могли, бандиты (бандеровцы) гуляли, убивали и жгли. Круг сужался»[342].

Сообщение Катажины Мигоцкой (по матери Мойзесович):

«Я молилась у окна. До моих ушей долетали одиночные выстрелы из карабина. Времени было 9:30 вечера, уже хорошо стемнело. На небе показалось зарево, потом я услышала два сильных взрыва, вроде от гранат. Наверняка это был пожар, где-то далеко горел дом, как будто где-то возле церкви. Меня охватила усталость от долгого бодрствования, и я заснула. В какой-то момент я почувствовала, как будто меня сильно трясут за плечо. Я проснулась и в ужасе увидела огромное зарево и услышала новые сильные взрывы гранат. Еще были слышны крики и выстрелы из ручных пулеметов. Я четко услышала в ушах голос: “Сейчас же беги!” Я набросила на плечи плащ, схватила сумочку с документами и деньгами и черным ходом в сад выбежала из дома, в сторону реки Млыновки. Потом я присела в кустах, может, метрах в 30 от дома. Я прекрасно видела оттуда дом и услышала стук сапог по деревянному полу длинной, на 19 метров, галереи, которая была пристроена к зданию с юга. Потом звон стекол, взрывы гранат и отсвет в уцелевших кусках оконных стекол. Это уже горел дом изнутри, наверное, облитый бензином. Теперь, шепча невпопад разные молитвы, я бежала, куда глаза глядят, бежала, как раненый зверь, лишь бы дальше, лишь бы дальше. Добралась до козьего загончика и там присела, дрожа от ужаса. Прислонившись к козе, я уснула от страшной усталости.

“Тетя, не бойтесь, это я, Киркор[343]. Сейчас я подою козу и попьем теплого молока ”, — услышала я. На счастье, я попала в армянский дом. Так меня вел святой Антоний. Мне дали свитер, толстые носки, теплую рубашку и большой городской платок. Когда настали сумерки, полевыми тропинками, которые указал Киркор, я отправилась на восток. Держась берега Черемоша, я добралась до Снятыни, где был армянский приход и церковь, в которой уже много лет священником был мой брат Петр Мойзесович. Рискну утверждать, что так начался исход беженцев из Кут, из страшного пекла, о котором современная история говорит с ужасом»[344].

Сообщение Войцеха Мигоцкого:

«Жестокая судьба не пощадила добродетельной патриотичной семьи Чайковских. Тут разыгралась страшная трагедия. В горящий дом затолкали супругов Чайковских, а потом в пламени застрелили. Дочерей увели в лес, изнасиловали и убили»[345].

Сообщение Анны Мойзесович:

«Поджигали дома. Кто в них остался, живым не вышел. Там, где спрятался мой брат, людей было больше. Прежде всего, мужчин. Около 10:00, вечером, подожгли все дома по улице, на которой был наш дом и дом нашей соседки, которая дала брату укрытие. Я слышала выстрелы и оттуда, но пойти туда не могла, потому что улицы были заполнены этими людьми-чудовищами. Если они встречали кого-то на улице, то живым не отпускали. А впрочем, чем же я могла помочь? Украинцы стреляли в своих жертв и убивали по-всякому. Например, мужа моей двоюродной сестры вывели из дома и закололи ножами, а друга моего брата пригвоздили штыком к забору. Люди укрывались в садах, а часть спряталась в стенах армянского костела. На костел у них как-то не хватило отваги напасть. Так продолжалось до утра. Утром все стихло. Тогда мы пошли к дому, где брат искал укрытия. Дом полностью сгорел, от него не осталось ни следа, только остатки дымились. Тех людей, которые укрывались вместе с братом, убили и сожгли вместе с домом, а раненный брат выскочил в окно, но позднее его добили. Мертвый, в опаленной одежде, он лежал под деревом. В этот день сожгли 30 из 40 домов, почти все дома были армянские. Только из тех, кого я знала и смогла сосчитать, было убито 60 армян. Большую часть армян они как бы оставили себе на потом. Нападения случались раньше, а армяне не только в самих Кутах жили. Местные украинцы делали вид, что не видят и не знают, что делается. Хотя были и такие, которые в те страшные минуты не запрещали входить в хлев или даже в дом. Но как же быть уверенным, что они через минуту не выдадут и не покажут пальцем»[346].

Сообщение Ханны Вольф:

«Бандеровцы не пощадили даже польско-украинской семьи. Женатый на польке Володимир Дребет (34-х лет) был убит 40 ударами штыка, когда отказался своими руками убить свою жену и своего ребенка. Его жена Хелена, по матери Луцкая, была убита четвертованием. Их 4-летний сын Генрик был зарезан ножом»[347].

Сообщение Ядвиги Мигоцкой-Джазги:

«Людям, которых пожгли, негде было прятаться. Они пришли к ксендзу Манугевичу и сказали: “Костел будет нашей общей могилой”. Ксендз согласился, отворил двери костела и все зашли. Ксендз Манугевич искал помощи. Среди бела дня он пошел к украинскому бургомистру Бондзя-ку, просить,