в 3 часа на конях приехали трое козаков в длинных плащах и кубанках на головах. Кубанки были красные с черным крестом на верху, обшитые черным барашком. Постояли, посмотрели в бинокль на реку Черемош, на улицу Тюдовскую минут так 15, развернулись и уехали. Мы с паном Богданом сообщили ксендзу о том, что видели, и ждали, чем все кончится. На рассвете 22 апреля мы вместе со свекровью, пани Марией Мигоцкой, украдкой вышли из костела, чтобы этим голодным людям дать что-нибудь поесть. Я поставила большой бак для белья, в котором варилась картошка в мундире. Было 9 утра. Во двор вошли трое. Вид у них был, как у пугала рядом с собачьей конурой. Они три раза выстрелили. Может, это был какой-то знак, я не знаю. Забежали на веранду дома приходского священника. Мы со свекровью были в страшном ужасе, что вот уже конец пришел. Поцеловались мы на прощание и стали ждать. Вбежали они в кухню. Увидев нас, встревоженных, закричали: “Бандеровцы есть? Здесь были?”. Мы покивали головами, что нету […]. Поблагодарили мы их за помощь, за то, что спасли нам жизнь»[355].

Сообщение Станислава Чолека:

«Ниже привожу известные мне фамилии членов УПА — бандеровцев, которые принимали активное участие в убийствах, грабежах и поджогах польских и армянских домов: Матвеев и Камат — бывшие украинские полицейские; Тарновецкий, жил около лесопилки, один из главарей резунов; Старожитник, жил на берегу Млыновки; Усик и Кахникевич; соседи с улицы Затишной, сыновья Яна Тарновецкого Дорко, Мирко и Стефан, этот последний был солдатом части СС “Галичина”; Матковские отец и сын, бывший студент Львовского университета; а еще духовный предводитель бандитов, греко-католический священник из Кут Закшевс-кий, он освящал ножи, которыми потом убивали поляков.

Вышеуказанные Тарновецкие, после того как пробыли сколько-то там лет в Сибири или где-то в Казахстане, вернулись в Куты и все погибли трагически. То есть двое из них совершили самоубийство, а одного “удар хватил” в туалете. Матковских отца и сына застрелили во время побега советские солдаты, конвоировавшие их в тюрьму в Коломые.

Ксендз Закшевский убежал в Канаду, где выступал по радио “Свобода” и издавал по-украински молитвенные книжечки [.].

Из сообщений, которые я запомнил, в 1944 г. сопротивлялась только семья украинского ксендза Сливиньского, который был приходским греко-католическим священником в Тюдове или в Рожнове. Он был убит вместе с семьей, за то что в церкви во время проповедей призывал опом-ниться»[356].

В ходе массовых убийств были уничтожены 200 поляков и армян, из которых были идентифицированы только 140. Они были похоронены на местном кладбище. Однако на этом геенна для армян не кончилась, поскольку в период 15–20 января 1945 г. в Банилове на Буковине, на другой стороне Черемоша, украинские националисты уничтожили еще два десятка семей. Не окончилась также геенна и для поляков с Покутья, которых безжалостным образом, при молчаливом согласии советских властей, продолжали убивать до 1946 г.

В окрестностях Кут и Коломыи фронт задержался на несколько недель и только в начале июля 1944 г. двинулся вперед. 27 числа того же месяца, при значительной поддержки солдат Армии Крайовой, был занят Львов. После установления границы на Буге, у армян не было иллюзий относительно новой ситуации. Поэтому они, вместе с поляками, начали массово выезжать в Центральную Польшу и на так называемые Возвращенные земли. Больше всего их попало в Нижнюю и Верхнюю Силезию, главным образом в Олаву, Обор-ники Шлёнские и Вроцлав. Многие также мигрировали на Запад. В Кутах остались лишь отдельные немногочисленные жители, в т. ч. ксендз Самуэль Манугевич, который ослеп и умер в 1956 г., всего через несколько месяцев после 60-й годовщины его рукоположения в сан. Его могила находится на местном кладбище[357].

Память об армянах с Кресов хранит скромная табличка у чудотворного образа Матери Божьей из Подкаменья, который находится в костеле Отцов Доминиканцев во Вроцлаве. Эта табличка была освящена в 2005 г. архиепископом Марианом Голембиовским.

В свою очередь годом ранее, 17 апреля 2004 г., в костеле Св. Ми-колая в Кракове был установлен первый в Польше хачкар, т. е. поминальный армянский каменный крест работы Яцека Хшонщев-ского. Этот монумент, несмотря на сопротивление посла Турции и примаса Польши, а также папского нунция в Варшаве, освятил ксендз, кардинал Францишек Махарский. Надпись, выбитая на хачкаре, гласит:

ЭТОТ

ХАЧКАР

ИЛИ «КРЕСТНЫЙ КАМЕНЬ»

С АРМЯНСКИМ «ЦВЕТУЩИМ КРЕСТОМ»

ХРАНИТ ПАМЯТЬ АРМЯН КОТОРЫЕ С XIV ВЕКА ЖИЛИ В ПОЛЬШЕ И ОТДАЛИ МНОГО СИЛ НА СЛУЖБЕ РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ

ХАЧКАР ПОСВЯЩЕН ТАКЖЕ ЖЕРТВАМ ГЕНОЦИДА АРМЯН В ТУРЦИИ В 1915 ГОДУ,

АРМЯНАМ И ПОЛЯКАМ, УБИТЫМ УКРАИНСКИМИ НАЦИОНАЛИСТАМИ ИЗ УПА 19–21.IV. 1944 В КУТАХ НА ЧЕРЕМОШЕ, 15–20.I.1945 В БАНИЛОВЕ РУССКОМ НА БУКОВИНЕ И В ДРУГИХ НАСЕЛЕННЫХ ПУНКТАХ КРЕСОВ, АРМЯНО-КАТОЛИЧЕСКИМ СВЯЩЕННИКАМ АРЕСТОВАННЫМ, УБИТЫМ ИЛИ ДЕПОРТИРОВАННЫМ В СИБИРЬ СОВЕТСКИМИ ОККУПАЦИОННЫМИ ВЛАСТЯМИ В ГОДЫ II МИРОВОЙ ВОЙНЫ[358]

Что касается самих Кут, то сейчас это очень неухоженный городишко. Армянский костел был превращен в церковь. Кладбище в Кутах сохранилось, но там нет ни одного памятника или хотя бы поминального креста в память убитых во времена геноцида, поскольку об этом не позаботились польские и украинские власти.

Одни лишь добровольцы из Польши ездили туда в 2008 г., чтобы привести в порядок кладбище. Нежелание Третьей Речи Посполитой помнить о мученичестве и верности Польше армян Восточного програничья причиняет им самую сильную боль. Лучше всего это настроение передает высказывание Гражины Дробницкой, бывшей жительницы Кут — пусть ее слова станут итогом этой статьи:

«Украинцы были и до сих пор остаются подвержены влиянию нацистов из ОУН-УПА. Они по-прежнему дышат ненавистью ко всему польскому. В Польше их представляют украинцы из Союза Украинцев в Варшаве. Они “отмывают” историю, документы и книги. Хуже всего, однако, то, что несмотря на факт жестокого убийства украинцами из УПА более 200 тысяч поляков на Кресах, до сих пор, ни одно из сменяющих друг друга польских правительств, несмотря на то что прошло столько времени, не заняло позиции по этому вопросу и не осудило этих преступлений. В этой ситуации трудно простить, а тем более забыть»[359].