В ответ, после краткой изумленной тишины, посыпались одобрительные возгласы. К сожалению, поучаствовать в общем веселье Игорю не довелось.

– Сурядов! – окликнул его возникший на браслете дежурный офицер. – Иди-ка вниз, радость наша, тебя там посетитель дожидается…

…Кто его «дожидается» – Игорь даже не понял, а почуял еще на лестнице. И хотел, конечно, спуститься с большим достоинством, подать руку, поклониться… но вместо этого ноги его понесли через ступеньки, через последние пять он перепрыгнул одним махом и почти врезался в Лину. Но вместо того, чтобы извиняться или кланяться, он взял ойкнувшую девушку за запястья и улыбнулся. Не широко, а скорее застенчиво.

Лина вздохнула. Улыбнулась – мудро, странно. Потом освободила руки осторожным, плавным движением.

Но лишь затем, чтобы положить свои пальцы на растерянно замершие в воздухе ладони мальчика.

* * *

Третий визит к принцу начался уже привычно – короткой поездкой в челноке, рядом с серьезными взрослыми из миссии. Впрочем, теперь Игорь не завидовал им – он делал не менее, а может, и более серьезное дело…

В этот раз Охэйо их не встретил, и придворные проводили мальчишку с Андреем Даниловичем в гостиную, но Игорь не обиделся – у наследного принца и других забот хватает. Тем более что встретил он землян с заметным нетерпением.

В этот раз мальчишка выбрал старый, но до сих пор невероятно популярный сериал «На палубах слушать!» – на документальной основе, как и прошлые, о мальчишке, ставшем юнгой Флота. Ему самому этот сериал очень нравился, и Игорь не сомневался, что понравится и принцу.

Дождь падал сверху все эти дни.

Если бы не дождь, мальчик, лежавший в развалинах дома рядом со своей мертвой собакой, умер бы на пятый или шестой день. Но дождь шел и шел – мелкий, тихий, теплый, почти горячий, пахнущий пластмассой. Поэтому мальчик прожил неделю… и вторую… и третью.

Все это время он не мог двигаться.

По дурной случайности взорвавшаяся рядом с домом ракета, убившая мать мальчика, грудного братишку, двух семилетних сестер-близняшек, собаку и кошку, его самого не задела. Взрыв вышвырнул его в открытое окно, а потом сверху упала стена дома с этим самым окном. Придавив его распятым – так, что нельзя было пошевелиться…

Мальчик смотрел в форточку – если бы кто-то увидел это сверху, он бы поразился тому, как странно выглядит брошенный среди руин жуткий портрет – рама в виде окна и белое, распухшее от ударов дождевых капель лицо ребенка, – и думал, что дождь его растворяет. Боли, которая нестерпимо терзала его первую неделю, он не ощущал. Сперва ушел голод, потом – боль. Запахи ушли еще раньше, хотя он понимал, что воздух насыщен гарью и тяжелой вонью разложения…

…Когда он очнулся, то стал ждать спасателей. Позвал маму, сестер – окликал, боясь, что с ними что-то случилось. Потом нашарил пальцами рядом с собой теплую шерсть – это был Бобик. Убитый. Поняв, что пес убит, мальчишка стиснул зубы. Чужих, которые атаковали Сапфир, он готов был разорвать голыми руками. За собаку.

Что погибли родные, что вообще в радиусе пятидесяти километров после ракетного удара сторков с орбиты остался жив только он один, мальчик не мог себе представить и поверить в это.

Тогда слова «Родина», «гордость» для него многое значили. Он терпел и ждал, только иногда окликал маму.

Ночью ему стало страшно. Тело онемело, а в развалинах не было слышно ни единого звука. Он гладил кончиками пальцев шерсть мертвого пса и думал об отце и старшем брате, которые пропали без вести год назад, в самом начале войны. Потом уснул и проснулся от ломоты в суставах. Пошевелиться хотелось так, что сквозь зубы протиснулся слабый крик – мальчик подавил его…

…Потом он много кричал. Начал кричать не сразу, он был гордым и сильным мальчишкой. И даже когда пришлось ходить под себя – он убеждал себя, что это вынужденно, так бывает и с солдатами. Но шло время (несколько суток прошло), и он начал кричать. И просто так, и плакал, и звал хоть кого-нибудь на помощь. Понадобилось еще время, чтобы понять – никого не осталось. Только он…

…Впервые он заплакал на шестой день, когда не смог больше терпеть ударов капель по лицу. Он плакал и кричал, чтобы перестали его поливать водой. Потом испугался, что сходит с ума. Тогда он еще этого боялся…

…Уже больше недели он молчал. Он ослаб и ничего не хотел уже, ни во что не верил и почти ни о чем не думал. Сначала он заставлял себя читать стихи, решать задачки по математике, просто-напросто мечтать о чем-то. Но в конце концов и это не смог делать. Сперва он еще вяло испугался этого понимания, а потом подумал – а зачем? Зачем все вообще?

Оставалось лежать, ждать и глотать теплую воду, настоянную на пластмассе.

Мальчик не помнил, как его зовут (его звали Тошка, Антон). Не помнил, сколько ему лет (ему было двенадцать).

Ничего не знал и не помнил.

Это не имело значения.

* * *

– Живых тут нет.

Высокий угрюмый мужчина в форме старшины Флота соскочил с обломка стены и щелкнул выключателем пеленгатора.

– Гонять шаттл, чтобы увидеть это… – буркнул он и сплюнул. – Местные что, не могли обследовать?

– Не ворчите, – вздохнул, подходя от небольшой машины – простенького багги, – офицер, молодой и усталый. – Тут редкое население, соседи поселка за несколько сот километров… Им добираться трудней, чем нам с орбиты.

Голоса обоих были достаточно спокойными, хотя они находились фактически посреди кладбища. Может быть, потому они и говорили спокойно, чтобы не сорваться. Их группа уходила к шаттлу последней, потому что лейтенант еще не привык к такому и заставлял своих людей снова и снова обшаривать сектор. Они не возражали – по большому счету, кто из них привык к зрелищу убитых? Не погибших, а именно убитых? Убитых гражданских, детей и женщин? К зрелищу разрушенных не стихией, а злой разумной волей домов? Но у всего бывает предел. Было ясно, что в руинах поселка нет никого живого.

– Зачем они сделали это?.. – бормотал офицер, еще раз – сам не понимая, к чему – карабкаясь на груду мусора справа. – Сельхозкоммуна… я сам в такой рос. Что тут, ракеты производили, что ли? Жили люди, хорошо жили, растили хлеб, скот, детей… Праздновали, свадьбы играли… Ну зачем?!

– Зачем они вообще на нас напали-то… – Старшина уже вставал на подножку багги, когда услышал крик офицера.

Это был крик ужаса, но земляне наяву так не кричат, так кричат только во сне, когда не контролируют себя.

В три прыжка старшина, выхватывая пистолет, взлетел на курган, когда-то бывший домом, – туда, где сидел, вытянув вперед руку, лейтенант. Он был похож на испуганного мальчишку, и рука, и губы тряслись.

– Там… – выдохнул он. – Там…

Старшина посмотрел себе под ноги и чуть вперед – туда, куда указывала рука офицера.