С друзьями Лу я проводила время впервые. Больше всего мне понравился Аполлон. Он веселый и, кажется, хороший друг Лу. Сэм из Нью-Йорка… женат на француженке, которая на пятом месяце беременности, это их первый ребенок, мальчик… которого они назовут Габриэль. Эмилиано и Ноэми тоже приятные. Мне даже на минутку показалось, что они вместе, но потом Аполлон взял Ноэми за руку. Кто их знает? Весна, и воздух пропитан любовью!

Прежде чем расстаться, мы сначала все вместе прошли по Южной цветочной аллее в Кенсингтонском саду, потом мы с Лу вернулись в отель. Его друзья остановились в Паддингтоне с еще какими-то приятелями.

Совсем скоро мы с Лу возьмем что-то на ужин (наверное, жареную рыбу с картошкой из паба на углу… «Львиная голова» или что-то во этом роде), а потом отправимся в клуб на концерт «Анчоуса». Даже не знаю, для чего я это пишу, как будто не запомню и так? Как будто я вообще могу забыть, как это – держать руку Лу в своей или жить в номере с мужчиной, который не Киллиан (и не Колм), не Тео и не мой папа ВПЕРВЫЕ В ЖИЗНИ.

Правильно, что об отъезде из Парижа я рассказала немногим. Даже ничего еще не сообщила Моне. Иногда мне так невыносимо надоедает перед всеми отчитываться. Надо бы поменьше это делать. Я вольна делать все, что хочу! Мне только надо быть, насколько это возможно, доступной для Колма и Олив, раз уж я физически уже нахожусь от них на большом расстоянии. Это чувство вины… будет со мной всегда, потому что я их мать. Тем временем они живут каждый своей жизнью, как им и положено! Не сидят и не думают, что там делает их мама, это уж точно. И если бы они знали… то захотели бы как можно скорее это забыть! (Здесь я рассмеялась в голос!)

Возможно, я уничтожу этот дневник, когда вернусь… сделаю из него какие-нибудь украшения или произведение искусства. Возможно, это уже искусство. Возможно, все вокруг – искусство… Мне этот дневник даже и не нужен, чтобы это доказать. Я уже художник и не перестаю становиться им еще больше… как живой, дышащий роман-становление.

Покинуть Париж, приникнуть к Лу…

Моя жизнь – театр

Не правда ли?

Киллиан пишет книги, и, возможно, эта книга – моя.

Le Loup et La Tigresse[101].

Лу надевает через голову футболку Сатчмо, с Луи Армстронгом. Винсент узнает ее – у Колма похожая. От вида футболки у Винсент немного кружится голова. Она сидит на краешке кровати, надевает балетки. На ней темные джинсы, черный кашемировый свитер. В ушах – большие зеленые серьги-арки.

– Эта майка… у Колма похожая. Он и слушает многое из того, что слушаешь ты, – опустив глаза в пол, говорит она.

– Он прикольный. Мне он уже нравится, этот твой сын.

Ты бы ему тоже понравился, думает она и поднимает взгляд на Лу как раз, когда он застегивает молнию на черной спортивной куртке. Безотносительно к ее связи с Лу, он и Колм поладили бы отлично. Колм вообще со всеми ладит. Общительный и притягательный, как отец, правда, Киллиан спокойнее.

Винсент предпочитает спокойных. Ей нравится, что они с Лу могут вместе молчать. Нравится время, когда они сидят рядом и читают или слушают музыку, и что у них нет потребности заполнить словами каждую паузу. Она не знает, такой ли Лу со всеми остальными – когда он рядом с Батистом, рты у обоих не закрываются. Но с ней все по-другому.

– Батист обожает Луи. Батист слушает все, – говорит Лу, будто увидел над ее головой облачко со словом «Батист».

– Не хотелось бы сплетничать, так что, пожалуйста, ничего ему не говори, но ты знал, что Батист и Агат?.. – Винсент замолкает, надеясь, что Лу заполнит пробел.

– Ага… со мной он это не обсуждает. – Лу встает перед зеркалом, опирается на стол.

Он отражается в зеркале, теперь их два, и Винсент представляет себе, что в гостиничном номере с ней два настоящих Лу из плоти и крови. Он ей очень нравится, и от мысли, что их два, она вся светится и сердце бешено колотится. Из всего, что могло с ней произойти в Париже, Лу определенно самое неожиданное и самое увлекательное приключение. Когда бы она ни представляла, что заводит роман, героем его всегда был джентльмен постарше, наверное, лет пятидесяти с лишним. Блестящий архитектор, создающий в Швейцарии современные минималистские дома, или мужчина, который раньше был танцовщиком, а теперь рисует, носит стильные очки в черной оправе и ездит на дорогой машине, как у Джеймса Бонда.

Но перед ней Лу со скрещенными на груди руками и заросшим щетиной лицом, так как перестал бриться. Она старается представить Лу лет в сорок с лишним, в два раза старше, чем сейчас. Ей тогда будет за шестьдесят. Шестьдесят! Черт. Она жмет на тормоз, чтобы мысли не унеслись слишком далеко в будущее.

– Но они… любовники? – спрашивает Винсент, используя слово, которое стало ей близко только сейчас. Париж для любовников.

– Агат отказывается тебе говорить?

– Я ей не рассказывала, что знаю.

– Почему? Боишься, что она не скажет тебе правду?

Винсент пожимает плечами.

– А Мина в курсе?

Теперь плечами пожимает Лу.

– Если честно, по-моему, у них с Батистом давно выставлены границы дозволенного. Батист никогда всего мне не рассказывал, но намеки были. И много лет назад, насколько я знаю, Агат подумала, что беременна… или действительно забеременела. Я один раз слышал, как Мина про это говорила. Чем дело кончилось, не знаю.

– Мне мерзко от этих пересудов. Мы как заядлые сплетники, – вставая, говорит Винсент. Она давно решила завести об этом разговор с Лу, но все воздерживалась, не желая совать нос в чужие дела. Можно себе представить, что там, дома, говорят о ней, как целые книжные клубы, посвященные «Полураскрытой розе», препарируют их с Киллианом брак, их семью.

Слышали, она переехала в Париж? А дочь не приехала домой на Рождество, только сын. Теперь Киллиан в этом большом доме совершенно один. Не знает, что ему делать. Ходит летом в шерстяном джемпере.

Она до конца не осознала, какие ощущения у нее вызывает мысль, что Батист и Агат уже давно любовники. Агат сделала аборт? Потеряла ребенка? Родила и передала на усыновление? И где-то на свете живет маленькое потомство Батиста и Агат? Смуглый младенец с ее острым носиком и скулами, и едва заметными