глазами. И это совсем не Леруа, а киргиз в рыжем малахае, с кнутом за поясом, он достает откуда-то огромный пистолет и стреляет прямо в Иоганнеса! Иоганнес вскакивает в холодном поту и долго не может унять дрожь во всем теле. Снова раздается гром отдаленного выстрела, Иоганнес, одеваясь на ходу, выскакивает из землянки. Тусклый рассвет занимается над рекой, и оттуда доносится шорох, что-то огромное, живое шевелится и вдруг разражается рокочущим гулом. К реке бегут люди, собираются на берегу. Ночной дождь съел снег с ледяного покрова, он стал грязно-серым, и по нему пробежали белые валики трещин. Грохнуло где-то слева, выше по течению, лед стал шевелиться, подниматься. Иоганнес даже покачнулся, ему показалось, что берег под ним двинулся влево.

— Пошла, пошла! Тронулась! Пошла, родимая! — заорала толпа на берегу, полетели верх шапки.

Заполняя воздух шипением, шорохом, шевелением, набирая скорость, ледяная масса начала движение. Вода стала прибывать, подниматься, заливая низкий противоположный берег. Внизу, прямо под берегом, от ледяного массива отделилась большая льдина, развернувшись, врезалась в берег, обрушив на себя пласт земли с растущим на нем кустом, и стали наползать, громоздиться, подминая ее под себя, все новые и новые льдины. Среди серой массы стали появляться черные разводья, и через них прыжками уходили к левому берегу два зайца.

— Улюлю! Держи их! — закричали мальчишки рядом с Иоганнесом.

Прямо посреди ползущих льдин бестолково метался мужичонка в армяке, без шапки.

— Сюда! Сюда! К берегу! — заорали сверху.

Мужичок побежал, перепрыгнул через разводье, поскользнулся, упал, поднялся, снова побежал… Сверху ему на помощь уже спешили с жердями. Но лед уже набрал скорость, отходя от берега на повороте, пронося бедолагу все дальше вниз, к морю.

Прошел ледоход, но Леруа так и не приехал, но приехал Гельцель, фламандец, говоривший коряво по-немецки и назвавшийся форштегером. Начал он с того, что всех переписал и велел собрать по десять рублей с семьи, чтобы купить для всех по корове и лошади. Иоганнес возмутился, кричал, что это обман, что императрица Катрин обещала все бесплатно, а десять рублей — это такие большие деньги! За десять рублей можно купить три коровы и еще останутся деньги, но форштегер был непреклонен. Кто не хочет отдавать деньги, может оставаться здесь.

8

На левом берегу Волги, ниже Саратова, лежит село Кочетное. Когда-то до Волги было далеко, но люди построили плотину, вода водохранилища поднялась, затапливая прибрежные села, и подступила к самому Кочетному. Улицы села — прямые и широкие — пересекаются под прямыми углами, дома добротные, стоят свободно, а не лепятся к проезжей дороге, вытянувшись вдоль нее и повторяя все ее изгибы. До 1941 года это село называлось колонией Гельцель. Весной далекого 1767 года сюда прибыли переселенцы, чтобы строить новую жизнь.

Иоганнес сидит на скамейке перед своим домом. Сидит один, нет с ним рядом молодого Руперта. Нет с ним рядом его верной Марты. Да и самому Иоганнесу скоро отправляться за ними. Плохо слушаются ноги, стали плохо видеть глаза, только руки привычно перебирают ивовые прутья. Руки привыкли трудиться, и корзины и плетеные вазы выходят из-под его узловатых пальцев лучше всех в колонии. Когда Карлуша повезет полную телегу его плетенок на рынок в Мариенталь, там их сразу заметят:

— А, это от старого Иоганнеса? Жив еще старый Ганс!

— Да, еще крепок мой фатер, еще работает, но устают и болят у него руки. Покупайте, пока он еще может работать. Смотрите, какое плетение!

Корзины, вазы и тарелки от старого Иоганнеса быстро раскупят. Еще не было случая, чтобы Карлуша возвращался с непроданным товаром. А на обратном пути он погрузит в телегу вымоченные ивовые прутья. Карлуша умеет выбирать хороший прут в зарослях на берегу Волги. Да что я все Карлуша да Карлуша! Он уже давно Георг Филипп, уважаемый человек в колонии, и у них с Маргарет подрастает утеха деда — маленький Гансик, в честь деда Иоганнесом назвали. Гансик сейчас прибежит, сядет рядом и будет завороженно смотреть, как, будто живые, шевелятся в его руках прутья, сами собой укладываются в узор корзинки. Не дожила до этого дня Марта, не пережила она тот страшный неурожайный год.

— Дедушка, расскажи свою сказку, как вы с папой сюда приехали.

— Давно это было, твой папа был тогда таким, как ты сейчас. И очень далеко та страна, откуда мы приехали.

— Дальше, чем до Волги?

— Дальше, много дальше.

— И дальше, чем до Саратова?

— Много дальше, из-за большого моря мы приехали на большом корабле.

— Как расшивы на Волге?

— Нет, тот корабль был очень большой, и плыл он по большому-пребольшому морю, и с нами была твоя бабушка Марта… — по щеке деда ползет слеза.

— Дедушка, а почему ты плачешь?

— Я не плачу, это соринка попала…

Эх, Марта, Марта… Как радовалась она, что наконец кончились их мытарства и землю они получили, целых тридцать десятин, и строится их новый дом. Обманул, правда, их этот Гельцель, обещал, что отберет для них лучших лошадей и коров, только нужно деньги за это заплатить. Денег ему дали, а коровенки оказались худые, как Марта… Прости меня, Боже милостивый… Лошадь досталась тоже чуть живая, еле откормил ее, благо трава на берегу Волги в том году выросла щедро. Зерно на посев привез Гельцель сорное, щуплое, чуть не по зернышку перебирали, и хватило его лишь на пять десятин. Иоганнес трудился день и ночь, спал прямо в поле по три часа, но вспахал и посеял. И всходы осенние порадовали, встали зеленой щеткой. А весной на следующий год началась засуха. Солнце палило нещадно, а дождей все не было. Сухой ветер из киргизских степей сушил землю. Собирались в кирхе, еще не отстроенной, молили Бога о дожде. И вот на горизонте появилось темное облако, оно росло и приближалось. И всполохи зарниц вспыхивали там, и отдаленно погромыхивало. Темью застлало полнеба. Все высыпали на улицы и завороженно смотрели и ждали. Но не дождь пришел оттуда. Черные пыльные смерчи ходили там.

— Марта! — спохватился Иоганнес, — это пыльная буря, хватай детей, беги домой!

Ветер сек лицо мелким песком, сорвал и играючи унес крышу с соседнего дома. Серая пыль забивала глаза, волосы и нос, проникала в щели, осаждалась на подоконниках, столах, посуде. Буря подняла пересохшую вспаханную землю, разнесла ее по улицам колонии, унесла в степь. Иоганнес размазывал слезы по грязному от пыли лицу. Пропали посевы, пропали труды. Ничего не выросло на полях в тот год, и осенью начался голод. Зерно, что привозили на рынки с северных