А следом и Папаша Линкольн перемахнул через лежащих сталкеров и оказался рядом с Ким.

Близнецы, окруженные светящимися пылевыми поясами, тоже были тут как тут. Они успели сформировать внутри себя по увесистому кому из разномастного мусора.

– Назад! Назад! – прокричал Папаша Линкольн.

Строгов проворно отполз от «комариной плеши», а Картоха завозился, глухо ворча сквозь стиснутые зубы. Ким и Папаша Линкольн подхватили его с двух сторон и потащили подальше от Близнецов.

Ахнул первый взрыв. Ближайший к сталкерам Близнец изверг дождь из обломков. Взрывной волной Ким опрокинуло на спину. Она прикрыла голову руками, ожидая, что вот-вот на нее обрушатся тонны хлама, но «комариная плешь», оказавшаяся между сталкерами и Близнецами, точно бездонная глотка, поглотила этот смертоносный ливень. Доски, каменные осколки, обрезки арматуры и кабеля – все плющилось, размазывалось по цементному полу, словно одномоментно переходило из трехмерного мира в мир из двух измерений.

Второй Близнец, подойдя к границе «плеши», выдал залп. Но результат был таким же: что-то прорвалось сквозь зазор между «комариной плешью» и стеной, но большую часть направленных в сторону сталкеров «снарядов» поглотила гравитационная аномалия.

Танец Близнецов замедлился, напряжение в воздухе стало менее отчетливым, лишь пыль по-прежнему светилась, клубясь вокруг «веселых призраков». И Ким увидела, как фигуры великанов, окутанные матовым свечением, никнут, становясь ниже и тоньше. Ветер постепенно стихал, он был уже не в силах подхватывать и тем более бросать что-то тяжелое. Близнецы горбились, их и без того большие призрачные головы раздулись, точно воздушные шары. Когда расстояние между «веселыми призраками» стало не шире ладони, Близнецы стали походить на умиротворенных эмбрионов, дремлющих в утробе.

Сталкеры кашляли, чихали и, конечно же, ругались.

– Они уснули! Выдохлись и уснули, ублюдки! – проговорил, тяжело дыша, Лопес.

– Тогда нужно выдвигаться как можно скорее, черти чумазые! – Папаша Линкольн похлопал себя по коленям, выбив облако пыли.

Строгов помог Ким сесть.

– Ты в порядке? – поинтересовался он в американской манере.

Ким посмотрела на руки. Ладони были липкими от крови. На несколько секунд она оторопела, затем поняла, что кроме ссадин и ушибов других травм у нее нет. И что кровь на ее руках принадлежит, скорее всего, Картохе.

– Я-то нормально, – она улыбнулась Строгову и добавила с беспокойством: – Что там с Картохой?

– Да ничего с Картохой, – ответил тот, о ком шла речь. – Намяли чуток бока Картохе, но к строевой службе годен.

Кучерявый подал руку, и Картоха поднялся.

– Рюкзак жалко, – буркнул он.

– Давай, если крепко досталось, вернешься в поселение Гуталина, – неуверенно предложил Папаша Линкольн. – Пока далеко не ушли.

Картоха мотнул головой.

– Кости целы, кровь не хлещет. Так, пара царапин. Я не буду обузой!

Сталкеры переглянулись. На их лицах читалось сомнение.

– Да что вы, в самом деле! – криво усмехнулся Картоха. – Будь со мной что-то серьезное, я бы первый попросился назад, чтоб не мешать группе. Я порядок знаю.

Папаша Линкольн выдернул из бороды длинную и острую щепку, задумчиво осмотрел ее и бросил на пол.

– Что ж. Тоже верно… Если ты считаешь, что можешь идти дальше, то вперед. Кто его знает, когда очнутся ублюдки. Гризли, веди! Дейли, чего расселась? Поднимай свою задницу!

Ким вздохнула, выдернула из бокового кармана рюкзака пачку влажных салфеток.

– Чего? – взревел Папаша Линкольн. – Бегом-бегом-бегом!

– Ладно… – Ким подхватила рюкзак и вдруг почувствовала себя так, словно у нее выдернули сердце и заменили неподходящей по форме и размеру ледышкой.

Прозрачные тяжи слизи, содранные с неизвестной аномалии, обжившей стену тоннеля, соединяли рукав ее комбинезона и рюкзак. Слюдянистые нити растягивались и нехотя рвались, наполняя душу Ким леденящим ужасом.

Она украдкой огляделась, затем выдернула из кармана комбинезона носовой платок и убрала слизь.

– Давай, Дейли! – снова прикрикнул Папаша Линкольн. – Прихорашиваться будешь, когда вернешься и если вернешься!

– Угу, – буркнула Ким и выбросила испачканный платок в «комариную плешь».

Гризли уже швырнул гайку и пошел, не дожидаясь команды, дальше, Папаша Линкольн поспешил за ним. Навуходоносор и Кучерявый о чем-то перешептывались с Картохой. Злой, чуть приотстав, мочился на стену. Ким перевела дух: кажется, никто не заметил, как она облажалась. Едва успев об этом подумать, она поняла, что с нее не сводит глаз и при этом глумливо улыбается Лопес. Ким надулась и показала наглому латиносу средний палец.

…Сухой тоннель оборвался внезапно. Раз – и плита пола зависла над обрывом. Раз – и нет больше стен, ограничивающих пространство, и нет свода, а только темное, затянутое пасмурной мглой небо. Лучи ручных фонарей осветили крутой склон, похожие на сахарные головы известняковые глыбы под ним, и дальше – болотце, окруженное пожухлой осокой.

От свежего воздуха и усталости кружилась голова. Ким, вцепившись в плечо Строгова, смотрела по сторонам. Сухой тоннель привел их к старому известняковому карьеру, в который когда-то, уже после его закрытия, сливали нечистоты. На противоположном склоне угадывались китовые очертания огромной цистерны, оплетенной фермами и трубопроводом, и нескольких строительных вагончиков, меж которых умильно торчал деревянный «скворечник» нужника.

Лопес шумно высморкался и махнул рукой.

– Наверх. Путь помечен, но лучше проверить дорожку.

– Не учи ученых, – осадил его Папаша Линкольн. – Гризли!

– Уже иду, – Строгов нашел ладонь Ким, пожал ей пальцы и вновь возглавил отряд.

Сталкеры стали взбираться по крутой тропе. Ким, как ни приглядывалась, никаких вешек или знаков не увидела, только темнели кучи гнилого тряпья справа и слева от тропинки. Но было не до того, чтобы вертеть головой. Приходилось прикладывать усилия, чтобы удержаться на тропе; из-под ног то и дело выворачивались камни. Ким несколько раз хваталась за пояс Папаши Линкольна, и еще пару раз Злой, скабрезно похохатывая, придержал ее за попку.

– А вот теперь можно передохнуть, – услышала она довольный голос главаря и мысленно возликовала.

Папаша Линкольн обернулся, подал ей руку, помог взобраться на гребень.

Теперь она смотрела на Зону сверху. Почти так же, как тогда – стоя у окна на верхнем этаже Института, – но с противоположной стороны.

А вот, кстати, и сам Институт: параллелепипед, простроченный огнями ночных окон. А вот и Хармонт: хаотичное нагромождение разноцветных огоньков, над которым кружат мерцающие светляки патрульных «галош».

Вот Завод, обманчиво темный и обманчиво безжизненный. Вон там – гаражи, вон – терриконы, вон – люминесцируют заводские стоки, словно там водится светящийся планктон.