Маска с Любовницей выходят на свободу вместе. Их вместе арестовали, они вместе спали на одних нарах и вот теперь выходят, тоже вместе. Они устроили что-то вроде прощальной вечеринки – скупили все запасы из импровизированного магазинчика Агаты и Аферистки номер один. Мы вместе уселись вокруг стола, каждый со своей железной кружкой. Прием получился не без шика – соленые палочки, орешки, даже миндаль, и все это под наш тюремный аперитивчик – разбавленный водой спирт.

– Держи фасон, девчата, не опозорьте нас там, на воле, – сказала Агата. – И чтоб я вас тут больше не видела!

– По доброй воле мы сюда точно не сунемся, – хохотнула Маска, а Любовница хихикнула вслед за ней.

К сожалению, мне так и не представилось больше возможности поговорить с ней наедине – Маска глаз с нее не спускала. А мне хотелось убедить ее начать самостоятельную жизнь, на свой страх и риск. Не могла же она всю жизнь оставаться лишь тенью своей подружки, как будто ее самой вовсе нет. Я порадовалась про себя, когда она пришла за моей книжкой, но на следующий день вдруг вернула ее. На мой вопрос – что, не понравилось? – она ответила, что не любит отдельных рассказов, а предпочитает длинные произведения. Но потом раскололась и, взяв с меня клятву не говорить об этом Маске, призналась, что та велела ей немедленно отнести книгу назад. Я было подумала, не поговорить ли мне с Маской, но потом отказалась от этой мысли. Меня могли неправильно понять, впрочем, в мои обязанности не входило наставлять на путь истинный целый мир, достаточно было моей попытки очеловечить Агату. Это имело чуть ли не библейский смысл – она стала первой, кто бросил в меня камень, едва я появилась здесь, и камень тот ранил меня довольно ощутимо. А я вышла к ней навстречу с хлебом-солью, то есть, другими словами, с Буниным, но что-то не заметила в ней никаких изменений в лучшую сторону.

Как всегда, последнее слово осталось за судьбой. Вскоре после выхода Маски и ее любовницы в нашей камере снова появилась Лена. Иногда я встречала ее в коридоре и не могла в ней узнать прежнюю Лену – сексапильную, дерзкую русачку. Ее светлые волосы потускнели, также как и лицо, почти слившееся с холщовой тюремной робой. Теперь Лена могла бы сойти за свою мать – она прибавила, как минимум, лет десять – пятнадцать к своему возрасту. Интересно, а как выгляжу я? Урок, преподанный ей Агатой, успешно продолжили другие. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, каких услуг от нее требовали соседки по камере. Иза обмолвилась, что Лена серьезно попала. Мне было ее жаль, но помочь я ей ничем не могла, только попросила Изу, чтобы та похлопотала о ее переводе. Иза к моей просьбе прислушалась. Меня, правда, беспокоило, как отнесется к возвращению Лены в нашу камеру Агата. Если она снова вздумает гнобить ее, я вмешаюсь. Но дело прояснилось в первый же день, за ужином.

Я, Агата и обе Аферистки сели за стол, а наученная горьким опытом Лена забилась на свои нары и принялась есть, держа миску на коленях.

Агата повернула голову в ее сторону и умильным голосом произнесла:

– Леночка, прошу к нашему шалашу

Мы все так и замерли, не зная, что она имеет в виду – это могло быть провокацией с ее стороны.

– Ну же, Леночка, – добродушно повторила Агата, – неужто ты побрезгуешь нашим обществом?

После этих слов Лена встала и с опаской подошла к столу, потом осторожно присела, готовая в любую минуту броситься бежать. Я напряженно следила за Агатой, не выкинет ли она какой-нибудь фортель – возьмет да и плеснет Ленке горячим кофе в лицо. Но Агата уплетала свою кашу, позабыв о существовании русской. В какой-то момент, взглянув на нее, она вдруг спросила:

– Есть в Москве улица Бунина?

Лена перестала есть и со страхом подняла на нее глаза.

– Ну что, язык проглотила? – В голосе Агаты послышалось нетерпение.

– Не-е зна-аю, – пролепетала Лена. – Я живу во Львове.

Ох уж эта Иза, вечно она все перепутает.

Чем для тебя стало посещение матери? – Не знаю… прошло как-то без особого впечатления. Не вспоминаю даже, как будто ее тут вовсе не было.

– Разве не важно наконец-то увидеть, какая она, твоя мать?

– А я знаю… Большее впечатление на меня произвел тот факт, что она родила меня, когда ей было всего четырнадцать лет… Может, поэтому я такая неприспособленная к жизни…

– Ты – неприспособленная? Расскажи кому-нибудь другому. Знаешь, сколько трагедий разыгралось тут перед моими глазами! Сюда попадали железные бабы, такие, что казалось, никто пальцем до них не посмеет дотронуться, а наши девки за какую-то пару месяцев превращали их одну за другой в половые тряпки. Ты с самого начала попала под особое наблюдение как не совсем типичная уголовница, а сумела найти свое место, отвоевала себе авторитет. Я-то думала, ты фраерша, жаль мне тебя было.

Я не стала посвящать ее в запутанные рассуждения о том, какая роль во всем этом принадлежит ей. Без сомнения, она была главной. Самой мне было не справиться – я привыкла к оценкам извне. Эдвард оценивал мою жизнь, мои шансы, а также мое творчество. Теперь его место заняла Иза. Без нее я точно бы разделила участь Лены, а то, может, и чего похуже бы произошло, потому что все мое существо было потрясено покушением Агаты на меня. Второго такого покушения я бы не перенесла, я знала это. И решила защищаться, но где-то сзади всегда маячила Иза, как гарант моего выживания здесь.

Я хорошо помню день, когда Эдвард попросил моей руки, помню даже его слова при этом. Он сказал:

– Ты слишком нежная, слишком хрупкая для самостоятельной жизни, рядом с тобой должен быть человек, который бы тебя защищал…

И он это делал с успехом. Когда-то Иза спросила меня, катаюсь ли я на лыжах. Я ответила отрицательно. Она спросила, вожу ли я машину, и на это последовал такой же ответ.

– Но почему? – удивилась она. – Такое удовольствие!

– Это разговор на три дня и три ночи, отчего я не катаюсь на лыжах и не вожу машину, – сказала я. По ее лицу я видела – она не понимает меня. – Ну, коротко говоря – просто мой муж все время боялся бы, что я сверну себе шею.

– А ты?

В ответ я рассмеялась.

Все изменилось мгновенно и без всякой подготовки. Так, будто я оказалась за рулем мчащегося автомобиля, не имея понятия при этом, где находятся тормоза. Будь дело только в болезни мадам де Турвель и не совпало бы с нападками на меня, принявшими массовый характер… «Ничего не предпринимай, – сказал мне Эдвард. – И не вздумай огрызаться – это самое ужасное в твоей ситуации». Он дал мне совет и снова нырнул в свою жизнь, которая все более усложнялась. Я осталась одна и решила защищаться. Возможно, если бы он стоял за моей спиной, моя защита была бы более эффективной. Так же как здесь: то, что за мной была Иза, ставило меня в определенное положение. Это помогло мне справиться с намного превосходящим меня по силе противником. В том мире я проигрывала.