Конечно, имя автора «Бесконечной истории» в Германии (да и не только там) знал каждый: все помнили очаровательные подробности жизни на острове Медландия, и похитителей времени, пытавшихся украсть время у девочки Момо, и Дракона Счастья Фухура, который, посадив на свой зубчатый хребет детей-спасателей, летит с ними в страну Фантазию, оказавшуюся под угрозой.[230]Но более детальные сведения о жизни создателя этих книг я узнал лишь позднее.

Михаэлю Энде было шестьдесят три года. В юности он изучал театральное мастерство и в начале пятидесятых исполнял маленькие роли в театре Рендсбурга. В 1953-м вернулся в Мюнхен, где приобрел некоторую известность как автор скетчей и текстов песен. Жить он привык в арендованных квартирах. Очевидно, сцены ночной жизни в баварской столице и явились тем материалом, который постепенно скапливался у него в голове. Не питая особых надежд на успех, он в 1960-м году, следуя спонтанному порыву, перенес на бумагу приключения паровозной троицы — Лукаса, Кристи и Джима. Десять издательств отклонили его предложение напечатать книгу о первой встрече жителей острова Медландия с дружелюбным мнимым великаном Ка Лань Ча и китайской принцессой. Одиннадцатое издательство с восторгом ухватилось за рукопись. Всего через несколько лет песенку принцессы — «Ах как чудно, ах как мило/ быть одной возле залива» — уже можно было прочитать на испанском, исландском и африкаанс.

Михаэль Энде переселился в Италию, в дом с запущенным садом (недалеко от Рима), где написал тревожную сказку «Пожиратель снов», придумал девочку Момо, умеющую слушать, как никто другой, и с помощью юного Бастиана спас страну Фантазию.

Через пятнадцать лет, пережив смерть первой жены, Энде вернулся в Мюнхен. Ничего сенсационного в поведении этого самого читаемого из нынешних немецких писателей не было. Глядя на Михаэля Энде, люди прежде всего замечали его ухоженную бороду, пеструю вязаную кофту, просторное грубошерстное пальто, очки. Ни малейшего налета высокомерия или недружелюбности не обнаруживалось. И лишь задав вопрос напрямую, можно было услышать: он, само собой, нисколько не удивлен, что его, успешного автора— сказочника, который хочет заставить читателя снова поверить в волшебство, «в игру» — немецкие литературные критики всерьез не принимают.

К тому времени, как Фолькер открыл для себя страну Фантазия, борода Михаэля Энде поседела; писатель находился где-то на полпути между публикацией сборника рассказов «Тюрьма свободы» и первой постановкой оперы «Крысолов. Гамельнский танец смерти».[231]Фолькер в это же время работал — «в свободном падении» — с художниками, представляющими направление art-in-nature. Он, например, отдавал распоряжения крановщику, который должен был водрузить перед мюнхенской Филармонией гигантское, умершее от кислотных дождей дерево. Он вел переговоры с городскими властями, чтобы те выделили деньги на сооружение позади здания Ратуши фонтана с подвижными фигурами и четырьмя струями, изображающими горные ручьи, — фонтан мог бы стать новым символом города. Фолькер располнел. Вероятно, из-за лекарств. Степень внутреннего напряжения отражалась — редкий психологический феномен! — на состоянии его волос, в молодости совершенно неукротимых. Теперь же бывали дни, когда волосы прилегали к голове, как приклеенные. Но в периоды духовно-телесно-финансового подъема они снова топорщились и становились кудрявыми.

На каком-то вечере прославленного детского писателя и автора неопубликованной романной трилогии представили друг другу. Разговор между двумя страстными книгочеями, очень разными, завязался не сразу. Может, уже держа в руке бокал рислинга, Михаэль Энде спросил Фолькера (по чьему виду никто бы не догадался, что под одеждой он носит пропитанную мазью повязку):

— Вы слышали что-нибудь о моем отце, господин …?

— Кинниус. Конечно. Я даже видел кое-какие его работы.

— Такое я слышу нечасто. И где же вы их видели?

— У коллекционеров.

— Он умер в 1965-м.

— Этого я уже не помню, господин Энде. Остались ли у вас еще какие-то картины… Или почти все, что находилось в мастерской, погибло?

— Большая часть полотен сгорела. Творчество отца для меня очень значимо. Он был моим учителем, во всех отношениях. Видения Эдгара Жене стали частью моих видений. Мотивы его картин — «Живые мишени»,[232]«Парящая стена», «Слепая сказительница» — вы легко можете обнаружить в моих сказках.

— Я знаю, что до войны Эдгара Энде всегда упоминали вместе с другими сюрреалистами: Сальвадором Дали, Джорджио де Кирико, Рене Магриттом. Слава порой зависит от случайностей!

— Мой отец совсем не был уязвлен тем, что нацисты запретили ему заниматься живописью. Он не получал талонов на краски и кисти. Последним большим вернисажем, на котором выставлялись его работы, была выставка «Дегенеративное искусство».

— Там его картины соседствовали с произведениями Макса Бекмана, Эмиля Нольде, Макса Эрнста. С сегодняшней точки зрения это видится как посвящение в рыцари. Ваш отец не эмигрировал?

— Нет, но он продолжал писать для себя — теми красками, которые ему тайком дарили друзья, за задернутыми шторами. Пока его не призвали в армию и не послали в 1940-м на фронт, он жил в Мюнхене. Мать на свое жалование медсестры как-то умудрялась содержать всех нас. Время от времени сдавала комнату одной скульпторше… Большинство картин сгорело во время бомбардировки, в апреле 1944-го.

— Ваш отец… все равно, что Пропавший без вести.[233]

— Кое-какие работы, принесшие отцу известность еще до 1933-го года, были по просьбе матери тайно приняты на хранение директором Баварской государственной галереи, доктором Бухнером.

— И что удалось спасти?

— Кое-что теперь находится у меня. Остальное разошлось по частным коллекциям.

— Где же эти картины?

— Повсюду… Мое сокровеннейшее желание — сделать что-то ради памяти об отце. Второго такого художника не существовало… По крайней мере, в Германии. Период Третьего рейха и для него оказался губительным. После войны отец жил в безвестности. Никто из критиков уже не понимал, современен ли он или просто странен. А сам он был неспособен за себя бороться. Он заперся в полностью затемненной мастерской. Потом вдруг — в результате очень своеобразного творческого процесса — родился образ трех странников, которых уносит ветром… Найдется ли у вас время и желание, чтобы поспособствовать вторичному открытию этого художника?

— Прежде чем отвечу вам, я должен увидеть сохранившиеся картины.

Предположить наличие взаимосвязи между отцом Фолькера, на которого из-за интриганства коллег обрушилось несчастье, отцом Михаэля Энде и желанием моего друга реабилитировать обоих отцов — недопустимый прием. Никто не может знать, что именно, когда и каким образом определило ход дальнейших событий.