В первом своем послании магистру-инквизитору Лауренцио Салюцци он описал штурм Чембало, приукрасив его цветистыми подробностями. Но второй его отчет оказался почти траурным:

«…Девятого июня часть галер вышла из Чембало и высадила пехоту около Каламиты, требуя от жителей этой местности сдаться. Они ответили, что если им будет дана пощада со всем их имуществом, то на другой день вечером они сдадутся. Десятого июня, утром, многие из оставшихся в Чембало солдат отправились сухим путем в Каламиту. Заметив, что никто из осажденных не показывается, солдаты приблизились к Каламите с лестницами и прочими приспособлениями для штурма. К своему удивлению, не встретив никакого сопротивления, воины вошли в Каламиту и увидели, что жители убежали, унеся с собою все свое имущество. Тогда солдаты предали огню все дома. От города остались одни торчащие стены.

После этого Карло Ломеллино отдал приказ идти по побережью Готии и производить набеги. В субботу двенадцатого июня в Каффе был собран военный совет, и в понедельник объявили войску, что солдаты пойдут на Солхат[73], богатый торговый город, который принадлежал татарскому хану Хаджи-Гирею.

В понедельник утром, двадцать второго числа этого же месяца, все войско построилось в боевой порядок. Во главе находился сам капитан Карло Ломеллино вместе с шестью десятками всадников и тремя развернутыми знаменами. Первым было знамя Генуи (красный крест на серебряном поле), вторым – герцога миланского Филиппа Мария Висконти (змея, пожирающая человека, на алом поле), третьим – капитана Карло Ломеллино (две равные части поля, красного и золотого цвета). Выезжая из города, знаменосец штандарта Генуэзской республики сломал древко об арку ворот. Знамя заменили, но неприятный осадок остался.

При звуках труб воины тронулись – кто пешком, кто на возах; последних насчитывалось шестьсот двенадцать. Так как было очень жарко, солдаты погрузили на них все свое вооружение и снаряжение: арбалеты, запасы болтов к ним, защитное облачение, лестницы, бомбарды и прочие необходимые вещи. Особенно радовались этому обстоятельству павесарии[74], о чем им несколько позже пришлось сильно пожалеть.

Пройдя десять миль, войско достигло местности, отстоявшей в пяти милях от Солхата, которая называлась Кастазония. Неожиданно на вершине одного из холмов показались пять всадников-татар. Вскоре они скрылись из виду, но вдруг появились другие, – уже десяток, – которые начали пускать в наше воинство стрелы из своих луков. Солдаты переполошились, ведь все они были практическим безоружными и без панцирей, так как их снаряжение лежало на возах. Все бросились в бегство. Татары, которых оказалось великое множество, преследовали солдат и рубили их, и не наступи ночь, не спасся бы ни один человек. Очень, очень мало наших людей спаслось от смерти бегством в Каффу. Многие солдаты прятались среди трупов, притворяясь мертвыми.

Греки и татары после победы вернулись в Солхат, набрав много возов добычи, и устроили великолепный праздник. На следующей день татары вернулись на поле битвы и у всех трупов отрубили головы, взяв себе с них все, что было можно – оружие, одежду, латы (у кого они были). Хаджи-Гирей приказал нагрузить много возов головами и перевезти в указанное заранее место, где из них по примеру великого полководца Тамерлана были сложены две башни в качестве зловещего предупреждения жителям Каффы.

Двадцать седьмого июня около двухсот конных татар прискакали к воротам Чембало, требуя от гарнизона сдаться им с оружием. Генуэзцы ответили, что желают вести с ними переговоры. Татары согласились. Генуэзцы обещали отправить к ним своего посланника, после чего татары ушли обратно. Объявлено было перемирие. Из Каффы в Солхат был направлен посланник с предложением выкупа пленников. Ему ответили, что сделают это охотно, если за каждого пленного низшего сословия, например гребца на судне, будет уплачено шестьсот аспр. Что касается лиц других сословий, то им предлагалось выкупить самим себя.

На последнее предложение наши военачальники ответили, что пленных такого рода нет ни одного. Переговоры продолжались до тринадцатого июля. Наконец под Солхатом был заключен мир. Жителей Каффы, попавших в плен и за которых было уплачено по две тысячи аспров за каждого, нашлось всего двадцать пять человек. В самой Каффе разоружены были две галеры и еще одна галера патрона Бабилама ди Негро, после чего флот не замедлил поднять якоря. Таковы события, о которых здесь сказано, во всех подробностях»…

Главными подстрекателями к войне с Крымским ханством были власти Каффы, полагавшие, что настал удачный момент, чтобы расправиться с ненавистным ханом, противником генуэзской Готии, который находился в союзных отношениях с господами Феодоро. Командиры кораблей и военные советники высказались против этой авантюры, тем более что Хаджи-Гирей хотел пойти на уступки и отправил в Каффу посольство с предложением заключения мира на выгодных для генуэзцев условиях.

Однако под давлением богатых горожан, которые решили, что наступил благоприятный момент свести счеты с татарами, Карло Ломеллино согласился принять участие в походе на Солхат. Это решение было его большой ошибкой, превратившей победу в бесславное поражение.

Послания Андреа магистру-инквизитору немедленно уносила небольшая галера-зензила – узкая, быстрая и маневренная. Когда Гатари должен был отправить очередное донесение Лауренцио Салюцци, он сообщал об этом монаху-доминиканцу – скромному и незаметному человечку в изрядно потертой рясе, который сопровождал войско, – и буквально спустя два-три дня после этого разговора галера возникала в предутреннем тумане, словно призрак, и так же незаметно покидала генуэзское побережье Готии.

Письма Андреа сначала попадали в торговую колонию Генуи. Это он точно знал. Колония находилась на северном берегу бухты Золотой Рог. После возведения здесь императором Феодосием II Галатской башни город стал называться Галата, а генуэзцы переименовали его в Пера. Там его послание ждал очередной почтовый корабль, чтобы срочно доставить письмо по назначению.

Андреа Гатари, как провизор и врач, обязан был находиться вместе с войском. Но как Всадник Сломанное Копье, уже достаточно опытный воин, служивший под началом опытных толковых кондотьеров, прекрасно понимал, что эта безумная затея может выйти боком. Поэтому вперед он не рвался, не стал снимать защитное снаряжение, несмотря на адскую жару, и приказал не делать это своему слуге Чезаре.

Конечно же Мохнач выразил неудовольствие и даже попытался перечить хозяину, но Андреа, вместо увещевания, молча хлестнул его нагайкой, и спор на эту тему прекратился мгновенно. Чезаре хорошо знал, что, несмотря на свою мирную профессию, его господин обладает железными мышцами и недюжинной силой, которая не раз выручала его в сражениях. К тому же Андреа очень не любил, чтобы ему перечили.

Естественно, поначалу Мохнач обиделся на хозяина за столь непривычное обхождение с ним, но зато потом поставил в церкви свечу за его здравие и пожелал долгие лета. Ведь он остался в живых только благодаря своему весьма предусмотрительному господину.

И Андреа, и Чезаре ехали на лошадях. Своего коня Гатари пристроил на огромный неф, предназначенный для перевозки животных, дав мзду матросу, распоряжавшемуся погрузкой, а для Чезаре прикупил в Каффе небольшую, но быструю и выносливую татарскую лошадку. Как раз лошади и помогли им избежать смерти или пленения, когда на войско генуэзцев налетела татарская конница.

Мохнач даже успел свершить первый в жизни подвиг (с испугу) – своей большой дубиной, окованной железными шипами, он вышиб из седла догонявшего его татарского наездника,