– А вы начальнику вашего начальства напишите. А ещё лучше прямо в райком партии. Партия за все в ответе.

– Ишь, какая ты, – улыбка у него щербатая. – В райком. Кто я такой, чтобы в райком писать.

– Как вы ошибаетесь! – напираю я. – Именно партия говорит: каждый член нашего общества должен занимать гражданскую позицию, – мелю что ни попадя, тут главное – напор и побольше громких слов.

– А вот ты и напиши. Как бы жалобу от потребителя.

Пока я придумывала ответ, из-за угла выехала пивовозка. Какое чутье у народа, то есть потребителя: следом за машиной потянулись мужики. А я первая! Вот. Мне нравится быть первой. Стоило мне так подумать, как вспомнила ту бумажку, что дал мне Николай Арсеньевич, ту бумажку, что сейчас лежит пропитанная свиным салом на подоконнике в общежитии.

– Мадемуазель, – подкатил один из местных алкашей, – позвольте предложить Вам такую унию, – понятно, этот тип – бич, корчит из себя интеллигента, – вы покупаете мне кружку пива, – изобразил подобие улыбки, я отпрянула: такая вонь изо рта, – за мой, естественно, счет, а я вас угощаю водочкой, – дрожащей рукой вытягивает из кармана куртенки горлышко бутылки.

– Вы хотите сказать, что пивом голову не обманешь? – решила поддержать этот треп.

Это мое высказывание, а говорили мы, не понижая голоса, вызвало у публики, образовавшей очередь за пивом, радостное возбуждение. Раздались возгласы «Наш человек», «Свой парень» и тому подобное.

Дядя Федя прервал этот похожий на птичий базар гомон.

– Граждане, – ударение на втором слоге, – пива один танк, так что отпускать буду не более трех литров в одни руки.

А у меня трехлитровая банка и полуторалитровый чайник. Дядя Федя подмигнул: не боись, мол, тебе отпущу. Бич выпил купленную мною большую кружку пива, плеснув в неё водки, пожелал мне хорошего жениха и вызвался проводить меня. Так, в компании с ним, я вернулась к общежитию. Не знала я, что мои подружки в этот момент смотрели в окошко, жадно высматривая, не иду ли я. Из общежития доносится музыка композитора Пахмутовой и голоса девичьи: «Светит незнакомая звезда. Снова мы оторваны от дома» и так далее о городах и огнях аэродрома. Выходит, девочки успели привести водный баланс в норму и без меня. А то почему бы они запели?

– Ира! – кричит Тоня. Мне окончательно становится ясно, что мои подружки обошлись без меня. – Беги к нам и своего кавалера прихвати.

Бич стоит позади, и мне его не видно. Однако по возгласам девочек я понимаю, что он за моей спиной что-то вытворяет, так подруги заливаются хохотом. Невольно оборачиваюсь. Вот гад, этот алкаш пристроился за тополем и писает. Ни стыда, ни совести.

Дать бы ему по его тощему заду пинка, да пачкаться не хочется.

– Мадемуазель, – он ещё улыбается, – в Древнем Риме отравление естественных потребностей прилюдно не считалось позорным. А тут, как вы видите, нет общественного туалета.

– Откуда мне знать, что было в Риме, – честно говоря, мне тоже стало смешно, больно он неказист и беззащитен, – но у нас в СССР за это можно пятнадцать суток получить.

– Буду премного благодарен, если вы посодействуете мне примкнуть к достославным рядам декабристов. – Да он полоумный! При чем здесь декабристы? – Вижу, вы в недоумении. Я имею в виду не тех, кто вывел солдат на Сенатскую площадь. Наше правительство, слава ему, издало указ об административных нарушениях в декабре.

Меня опять зовут подруги.

– Идите, мадемуазель, вас ждут. – Неуверенно развернулся и пошел шатающейся походкой. В тот момент я посмотрела ему вслед с жалостью. Знала бы я, что через час его обнаружат за контейнером с мусором с проломленной головой. А если бы знала, так что? Не стала бы его стыдить?

Пиво мы выпили, и мои соседки завалилась спать. И это жизнь? Ну, уж нет. Достала отцовскую тетрадь и стала читать. Пишет мой папа о событиях вроде бы обыденных, но мне очень интересно. Год 1956-й. «В Москве, – пишет он, – настоящая борьба за власть. Нам об этом, конечно, не говорят, но я-то умею читать между строк. Хрущев рвется к единоличной власти. Уничтожил Берию, а теперь ему мешают его же соратники по партии. Развенчал культ Сталина и торопится создать свой. Что же это выходит? Россия не может жить без царя. Впрочем, стремление иметь над собой хозяина (слово «хозяин» отец подчеркнул волнистой линией) присутствует везде. Даже у нас в порту докеры, крановщицы, прочий рабочий народ готов смотреть в рот начальнику. Дома все в порядке вещей. Ирина приносит из школы то пятерки, а то и тройки. Супруга сердится, но я считаю, нельзя ребенка только ругать. Надо больше хвалить. У О. был два раза». Стоп. Кто скрывается под этой буквой «О»? Ответ напрашивается сам собой: это папина любовница. Интересно бы узнать о ней побольше. Сколько времени прошло! Да не так и много. Четырнадцать лет. Предположим, ей тогда было лет двадцать пять, это на два года больше, чем мне сейчас. Сорок лет – для женщины возраст, конечно, приличный. Но это как она жила. Если была рабочей в порту, то там скоро состаришься. Если она служащая или ИТР, то при надлежащем уходе можно сохранить и фигуру, и лицо. Правда, у нас в Жданове нет таких, как в Ленинграде, парфюмерных магазинов. Это тут один магазин женской косметики на углу Невского и Литейного проспектов чего стоит. Цены тоже там многого стоят. Ничего-то я не знаю об отце. Домой придет, морем пропахший, усталый, но всегда с улыбкой. Это он научил меня: когда человек смеется или улыбается, то у него больше мышц на лице работает и меньше будет морщин. Не знаю, правда это или нет, но стараюсь меньше хмуриться.

Читать дальше дневник папы мне не дали соседки. Проснулись-таки.

– Ой, девчонки, – Тоня потянулась всем своим большим телом, – как жрать хочется.

Наша царица Клеопатра думает о другом.

– Мужика бы. – Это её позыв к жизни.

– Не жравши и мужика не примешь, как следует.

Тоня права. Я тоже на голодный желудок заниматься любовью не могу. Начнешь, к примеру, его целовать, а в животе бурчание. Какая тут любовь. После короткого совещания было принято решение ничего дома не готовить, а пойти в пельменную. Сытно и недорого.

Встал вопрос, во что одеться. Дело в том, что на прошлой неделе к нам на завод приезжал выездной магазин верхней одежды. Мужчинам все равно, одинаково ли они одеты, а нам одеться в одинаковые платья – все равно, что голыми на люди выйти. Тоня и я купили тогда, ненароком, по платью одной расцветки и фасона. Решили и тут разыграть, кто наденет обновку. И опять выпало, что в новом платье пойдет Тоня. Я не расстраиваюсь, у меня юбка красивая и блуза есть.

Как ни шагай, а мимо пивного ларька не пройдешь. Идем спокойно: я же сказала, что пива у дяди Феди мало.

– Смотрите, девочки, – говорит Клеопатра, – у дяди Феди народ. Выходит, не так мало пива было. – Это она ставит под сомнение мои слова?

– Пошли к ларьку. – Развернулась и пошла. Слышу, и подружки идут. Не потреплю, чтобы меня подозревали во лжи.