Амос внимательно слушал. Никто никогда не говорил с ним так. «Неплохо!» – подумал он. Впрочем, выбора у него не было. В сущности, маэстро хотел сказать следующее: так петь нельзя, но есть способ исправить положение, было бы желание.

«А желание есть, и еще какое!» – признался себе Амос.

Синьора Барди, которая придерживалась такого же мнения, что и ее сын, со свойственной ей стремительностью и предприимчивостью в делах немедленно обсудила с учителем вопросы платы за уроки, время и расписание занятий. Затем, окончательно уверившись в том, что принятое решение было правильным, попрощалась и ушла.

В последующие дни Амос только и слышал, что о правильном дыхании, опоре, диафрагме, непрерывном звуке, постановке голоса, оттенках, фиксированном или чрезмерно вибрирующем звучании и о тысяче других вещей, раскрывших перед ним новые, широкие горизонты. Он слишком торопился, и маэстро упрекал его в том, что он не попадает в темп, а также объяснял ему, чем он рискует, неправильно используя голос или выбирая неподходящий репертуар. Шаг за шагом он вводил Амоса в мир, который, с одной стороны, очаровывал молодого человека, даруя незабываемые эмоции из прошлого, когда он с наслаждением слушал свои первые записи, а с другой – пугал и обескураживал его.

Словно подросток, переживающий свой первый любовный опыт, Амос желал, но не осмеливался до конца поверить в происходящее. Он отдавал занятиям всю душу, но никак не мог добиться необходимой естественности и раскованности. Поэтому прошло некоторое время, прежде чем он научился петь, не двигая головой, не поднимая плечи и не напрягая шейные мышцы. А когда он наконец достиг этой цели, то обнаружил, что это лишь первые шаги на длинном пути – главная работа была еще впереди.

Занятия вокалом вынудили Амоса вести новый образ жизни. Решив испробовать все средства, он бросил пить, решительно отказавшись от великолепного вина своего отца, и сел на богатую железом диету, которой обычно придерживаются спортсмены. Он сразу же стал чувствовать себя лучше: теперь он был свеж и бодр – и умом, и телом.

Теперь от него требовалась последняя жертва, самая тяжелая, но он пока решил на нее не идти: она заключалась в том, чтобы хранить полное молчание в дни выступлений; он неоднократно слышал об этом, но считал, что речь идет об одной из множества легенд, которыми окружена жизнь самых прославленных оперных исполнителей нашего века. Но позже ему все-таки пришлось покориться и этому своеобразному обету, чтобы быть окончательно уверенным в том, что он сделал все возможное для собственного голоса – голоса, который с каждым днем все больше становился для Амоса последним оплотом его надежд.

От голоса теперь зависело и его настроение: резкие подъемы чередовались со столь же резкими спадами.

Когда Амос слишком много пел, у него пропадал голос; тогда его охватывал отчаянный страх, одолевали сомнения, рождая в душе тоскливые предчувствия и угрызения совести. Ему совершенно не хотелось становиться одним из тех, кто попал в плен к собственным иллюзиям, став жертвой мечты, опасно переоценив себя и свои артистические способности: он знал, что такие люди кончают тем, что разрушают и собственную жизнь, и жизнь своих близких. Однако потом все возвращалось на круги своя, ибо голос, отдохнув положенное время, вновь обретал глубину и силу, и настроение Амоса опять взлетало до самых звезд.

Однажды, выходя из дома, чтобы ехать на занятия, в дверях Амос столкнулся с отцом; они поздоровались, и Амос сказал: «Терпение, пап, осталось совсем немного! Обещаю тебе, это моя последняя попытка!»

По дороге он задумался о том, чтобы поступить на какие-нибудь профессиональные курсы и пойти работать – возможно, массажистом – или принять участие в каком-нибудь конкурсе, чтобы получить место телефониста в банке или где-то еще. Он был готов на любую работу, лишь бы не сидеть больше на шее у отца.

Но однажды поздним вечером у него дома раздался звонок, который разжег в нем все былые надежды: звукозаписывающая компания в Модене, где он как-то реализовал один, им же придуманный и финансированный, проект, срочно приглашала его спеть вместе с известнейшим итальянским тенором. Речь шла о новом произведении: дуэте оперного певца и рок-исполнителя. Это были лишь пробы, но их должны отсматривать влиятельнейшие персоны дискографического бизнеса, и если все пройдет хорошо, то Амоса станут приглашать выступать с этой песней в разных концертах, где его наверняка заметят те, кто вершит судьбы в музыкальном мире.

На следующее утро он выехал в Модену. С ним поехали мать, всегда сопровождавшая его в подобных случаях, и Пьерпаоло, его юный приятель, помогавший Амосу в маленькой звукозаписывающей студии, которую он оборудовал у себя дома.

В Модене его встретили с распростертыми объятиями и провели в небольшой офис. Он тут же заметил, что вокруг царит немалое оживление; все входившие и выходившие переговаривались возбужденным шепотом, обсуждая то, что происходило в тот момент в самой студии: самые известные мировые музыканты помогали одному из любимейших публикой исполнителей записать новый альбом, обещавший стать международным бестселлером. Амоса мгновенно захватила эта необычная атмосфера тайны и волшебства. Чтобы сразу зарекомендовать себя, он попросил у первого же оказавшегося рядом с ним человека партитуру той песни, которую ему предстояло спеть, чтобы хорошенько подготовиться, прежде чем предстать перед микрофоном. Он волновался, но был счастлив. Казалось, ему снится прекрасный сон.

Молодой человек, к которому он обратился, мило улыбнулся: «Не думаю, что у нас есть партитура. Но ты не волнуйся, сюда сейчас придет он сам и все тебе покажет».

Амос был несколько удивлен таким ответом, но в это мгновение ему не хотелось ни о чем думать; тем временем ему принесли чашечку кофе, и вокруг начался оживленный спор, где никто не скрывал своих восторгов и волнений.

Синьора Барди призывала всех к спокойствию, но было видно, что сама она волнуется и радуется не меньше, ведь именно она всегда больше всех надеялась и больше всех верила в способности сына и помогала ему реализовать его мечты – она, которая в первую очередь страдала от его неудач и от осознания того, что время неуклонно утекает, не принося Амосу ничего хорошего. А теперь она успокаивала окружающих, хотя подать пример никому не могла.

Вдруг в дверь постучали, и мужской голос с заметным эмилианским акцентом торжественно произнес: «Идет!»

Раздался шум шагов; парень, стоявший в дверях, отошел в сторону, и в комнату вошли три или четыре человека. Среди них был Дзуккеро, итальянский рок-музыкант, известный и любимый во всем мире. Пьерпаоло стиснул руку Амоса и прошептал: «Ну вот, наконец-то!»

Все прошло быстро и без проблем. Амос спел свою партию со страстью и душевным порывом, затем распрощался, поблагодарил всех и был отпущен.

Всю обратную дорогу Амос и его спутники по путешествию, что называется, грезили с открытыми глазами: им представлялись самые необыкновенные повороты судьбы. Амос не верил ни в то, что говорил сам, ни в то, что слышал, но делал вид, что верит, – точнее, заставлял себя поверить, ведь до этих самых пор его преследовали разочарования и неудачи…