Это была громадная концентрация власти. СД брала под контроль различные сферы жизни народа, и там, где она орудовала, были бессильны законы и привычные порядки. В свою зону действия СД не допускала посторонних. На бумаге глава управления полиции безопасности Гейдрих подчинялся министру внутренних дел, но на практике он не давал Фрику ни малейшей возможности заглянуть в свои дела. Гейдрих неусыпно трудился над тем, чтобы скрыть работу своей полицейской машины от любопытных глаз. Не случайно самые важные его отделы были выведены из-под крыши министерства. Его изворотливые юристы придумывали всякие софизмы, дабы убедить легковерных сограждан в том, что полицейский произвол является высшим проявлением закона. Тот же неутомимый Бест объявил, что для полиции следование букве закона не обязательно, поскольку закон может быть изменен по воле фюрера, а профессор Хён из СД предложил отменить понятия государства и личности как субъектов права. Государство, заявил он, не существует как таковое, оно является лишь средством достижения установленных фюрером целей нации.

Но при таком положении отдельные граждане вовсе лишаются защиты от полицейского произвола. Действия полиции безопасности нельзя оспорить в обычных или арбитражных судах, ни с помощью кассационных жалоб, ни с помощью исков. Единственный (и небезопасный) путь, который в этом случае оставался для пострадавшего, – это подать жалобу шефу самой полиции безопасности.

Итак, закон бессилен, Гейдрих свободен сам решать, как далеко протянуть свою мощную длань над беззащитными соотечественниками. В указе Фрика от 12 апреля 1934 года содержалось положение, что и проведенный арест не является мерой наказания за преступления, – эту меру определяет суд. Гейдрих и его люди поняли это по-своему. Если человек освобождался из обычной тюрьмы, они уже ждали за воротами, чтобы схватить и отправить в концлагерь любого, кто подходил под одну из следующих категорий: обвиняемые в измене, коммунисты, лица, осужденные народными трибуналами, а также члены Общества исследователей Библии, чья антивоенная пропаганда отвращала людей от военной службы.

По прихоти Гейдриха всех подозрительных либо передавали в суд, либо, гораздо чаще, заключали в лагеря, поскольку превентивные аресты, в отличие от полицейских задержаний, не требовали предварительного расследования. В феврале 1937 года Гейдрих инструктировал руководство гестапо: «Было бы желательно в будущем обходиться без полицейских арестов – с ордерами и объяснением в судах. К чему все эти хлопоты, если всегда имеется возможность превентивного ареста».

Он не желал ограничиваться лишь сферой политических преступлений. Термин «враг государства» стал очень емким. Там, где не подходили чисто политические критерии, криминальная полиция подыскивала черты «антиобщественного поведения», наносящего вред согражданам. Зипо начала прохаживаться со своим тралом по обочинам общества, загребая в сеть те группы, что до сих пор как-то ухитрялись ускользать из железного кулака режима. Круг «преступников против общества», подлежащих превентивному аресту, тоже становился все шире.

Здесь было три нечетко очерченных категории кандидатов в концлагеря: профессиональные преступники и рецидивисты; «антисоциальные элементы» – нищие, бродяги, цыгане, проститутки, гомосексуалисты, алкоголики, хулиганы, мошенники, психически неуравновешенные; третья группа определялась как «уклоняющиеся от труда», то есть «не менее двух раз без уважительной причины отказавшиеся от предложенной им работы» (слова Гиммлера). Зипо когда угодно и где угодно могла решить, кто из граждан относится к одной из указанных категорий и должен поэтому быть заключен в концентрационный лагерь. Никогда прежде люди в Германии не зависели в такой степени от произвольного решения одной полицейской службы.

Однако внешне монолитной полиции безопасности были свойственны также внутренние противоречия и слабости.

Быстрый взлет Гейдриха к власти всколыхнул зависть в более могущественных руководителях СС. Подозрительный Гиммлер даже предпринимал порой меры, чтобы несколько замедлить возвышение своего подчиненного. Позиции Гейдриха оставались отчасти уязвимыми, и власть его в разветвленной и сложной полицейско-бюрократической системе нацизма еще не была полной. Он отдавал приказы об арестах, но не контролировал лагеря. И Гейдрих постоянно обращался к Гиммлеру с просьбой передать ему, Гейдриху, управление лагерями, надеясь таким способом собрать в своих руках всю полноту устрашающих властных полномочий.

Концентрационные лагеря были центральным звеном гиммлеровского полицейского государства. Колючая проволока под током, деревянные вышки по углам – молчаливая угроза, нависшая над каждым немцем. Само название внушало страх – такой, что должен был парализовать всякую оппозицию. Эсэсовцы – хозяева концлагерей – вовсе не собирались делать из них «центры политического перевоспитания», как заявляла официальная нацистская пропаганда. Эти лагеря с самого начала планировались в качестве инструмента террора для поддержания режима. Бараки Бухенвальда, Дахау, Заксенхаузена стали символами: знайте, немцы, какая судьба ожидает каждого, кто против фюрера. «Забудьте своих жен и детей. Здесь вы подохнете, как собаки» – такими словами приветствовал Карл Фрицше каждую новую партию, прибывающую в лагерь. Рассказы об ужасах, творившихся за колючей проволокой, еще более усиливали панический страх, который в гитлеровской Германии вызывало словосочетание «концентрационный лагерь».

Гейдриху, конечно, не терпелось заполучить лагеря и стать единоличным владыкой этой машины террора, мощнейшего орудия диктатуры. И вот вскоре после принятия закона о гестапо в феврале 1936 года появилась инструкция, согласно которой управление концлагерями относилось к ведению гестапо. Оно вновь объявилось в качестве хозяина концлагерей, как в начале 30-х годов при Дильсе.

Но на деле Гиммлер не имел намерения передавать их Гейдриху, и инструкция 1936 года осталась мертвой бумажкой. Эта система в целом принадлежала СС, и Гиммлер сам сохранил над ней полный контроль. Гейдрих столкнулся с повторением ситуация 1933 года: в тот раз лагерь Дахау поступил в распоряжение Гиммлера, как главы политической полиции Баварии, а Гейдрих, будучи его заместителем, решил, что может взять Дахау под свое начало. Тогда Гиммлер поставил на его пути человека, который не разрешил пришельцам вмешиваться в его дела.

Это был Теодор Айке, бывший полицейский офицер и крайний неудачник. Гиммлер вытащил Айке из психиатрической клиники в Вюрцбурге, куда упек его как «опасного безумца» ярый враг, гауляйтер Бюркель. С тех пор «папаша Айке» был благодарен Гиммлеру до гробовой доски и стал податливым орудием в его руках. В 1933 году Гиммлер сделал его оберфюрером СС и комендантом Дахау, то есть дал работу, для которой он был предназначен. Айке подбирал для работы в администрации таких же неудачников-мизантропов с садистскими наклонностями. Он ввел у себя в лагере варварские порядки, грозящие любому заключенному расстрелом на месте за неповиновение. В своих охранниках он воспитывал звериную ненависть к «врагам государства».

Гесс, впоследствии комендант Аушвица, вспоминал, как однажды слышал рассуждения Айке о том, что жалость к врагам государства не к лицу эсэсовцу; служба в его лагере не для слабовольных, такие пусть сразу идут в монастырь. А тут нужны жесткие и решительные люди. Значок «череп и кости» даром не дается.