И не нашёлся человек, обладающий такой силой, которая смогла бы оторвать его от друзей, постепенно утягивающих его в болото наркомании. А друзья эти, на его беду, вошли в Володину жизнь, как только папа и мама забрали его из Павловского Посада, где он жил у бабушки Валентины и дедушки Василия, родителей Вячеслава Васильевича. Может быть, оттуда у Володи проросло ощущение себя «провинциальным парнем в Москве», хотя Вячеслав Васильевич всегда выглядел на экране так, как будто он был «голубых кровей».

Да и сами бабушка с дедушкой были посадской интеллигенцией – строгих нравов, но доброжелательные и гостеприимные. Когда мы с Володей гостили у них, бабушка называла меня «наша цыганочка» – видимо, за тёмные волосы и глаза. Она относилась ко мне с любовью и добротой…

Вячеслав Васильевич и Нонна Викторовна привезли 13-летнего Вовку в Москву в свою новую квартиру в Неопалимовском переулке. А примерно через год – разошлись. Нонна Викторовна осталась жить в этой квартире с Володей. А вскоре у неё появился новый, молодой муж – Борис Андроникашвили. Не знаю, был брак официальным или гражданским, но Володя об отчиме вспоминал тепло. Хотя, конечно, он очень переживал расставание родителей. По сути, в детском возрасте у него полностью поменялось всё в жизни – и место жительства, и уклад, и среда обитания, и друзья, и школа. В школах детей известных людей никогда особо не жаловали – непонятно почему: может, считали «блатными», завидовали. Володя рассказывал, что его дразнили «актёркин сын». И, несмотря на высокий рост и внушительное телосложение, – чувствовали его мягкость и беззащитность и частенько поколачивали.

Так и случилось, что его поддержкой и опорой стали Петя Башкатов и Толя Дорога (вообще-то его фамилия была Дорожко, а Дорога – «кликуха»). Один – сын дворничихи, второй – сын состоятельных родителей. Но оба были предоставлены сами себе так же, как и Володя…

И они нашли друг друга. Я понимаю, почему Володю так потянуло к ним: ему показалось, что это «его уровень» – не надо тянуться вверх и изображать, что ты умнее, чем есть. Лучше планка пониже. Ему казалось, что эти «простые парни» ему ближе и они понимают друг друга…

Сейчас, когда всех троих уже нет в живых, то, справедливости ради, надо сказать, что их мальчишеская дружба и в самом деле была и крепкой, и верной. Ради друг друга они готовы были пойти на многое. Но… в этом возрасте всё любопытно, и всего хочется попробовать, и это не кажется опасным, и не думаешь о последствиях…

Ох, как важно, чтобы парни были заняты настоящим делом, увлечены им! Как важно, чтобы они читали хорошие книги, смотрели хорошие спектакли! Но важнее всего – чтобы у них перед глазами были примеры настоящей человеческой жизни…

В общем, тяну, потому что тяжело писать об этом…

Сначала они, как и большинство предоставленных самим себе мальчишек, попробовали алкоголь. Потом потихоньку в их жизнь стали проникать наркотики. Что-то там курили. Потом в ход пошли «тяжёлые наркотики»…

Обо всём этом я узнала уже тогда, когда была беременна Васенькой – ну, неизвестно ещё тогда было в нашей целомудренной стране о такой надвигающейся беде, которая потом начнёт «выкашивать» молодёжь!!! Это сейчас каждый школьник расскажет тебе, что такое «косяк», и Интернет заполнит пробелы в твоей неосведомлённости в этом вопросе, а тогда…

Тогда, когда мы встретились на курсе, – всё ЭТО уже присутствовало в жизни Володи, но он был такой красивый, сильный и цветущий, что и в голову не могло прийти, что что-то с ним не так. Он был похож на большого, молодого породистого пса – сенбернара, пожалуй. Да простится мне это сравнение, но… именно так… Большая пушистая красивая голова… Сильное мускулистое тело. И при этом какой-то совершенно чистый детский запах. Когда мы стали ближе, мы всё время друг к другу принюхивались: он так просто «продырявливал» мне макушку, вдыхая запах моих волос…

Вовка понравился мне сразу, как только я его увидела, но даже мысли такой не возникало, что он может стать моим мужем…

А он был влюблён тихо, трепетно и, как ему казалось, совершенно безнадёжно… Нонна Викторовна потом мне рассказывала, что он приходил домой, жаловался мамке на безответную любовь к «Натасичке» Варлей и плакал. А она утешала его и говорила: «Не плачь, Вовка! Завоюем! Будет наша!»

Володя каждый день – то в мою сумку, то в карман пальто – подкладывал мне записки примерно такого содержания: «Наташенька!!!!!!!!!!!!!!» или «Масик! Люблю. Люблю! Люблю!!!» и т. п. Петя и Дорога изо всех сил помогали своему другу.

Когда, поссорившись с Колей, я уходила «к маме» на Суворовский бульвар, Володька каким-то образом узнавал об этом и сидел у чердачной двери этажом выше, чтобы просто увидеть, как я пройду. А может, он сидел там, на всякий случай, каждый день. Иногда сидел один. Иногда с ним «дежурил» кто-то из его друзей.

Во время телефонных разговоров я вдруг слышала, как в трубке что-то подозрительно щёлкало, и раздавался громкий протяжный вздох – это подруга Толи Дороги, работавшая телефонисткой, присоединяла к разговору Володин телефонный аппарат, и в трубке появлялся третий собеседник, страдальчески вздыхающий…

Иногда мы собирались курсом у Володи на Неопалимовском: болтали, выпивали, пели под гитару, танцевали. Володе присылали из Америки диски-гиганты «Битлз» (один он потом мне подарил). Под мелодии «Битлз» мы танцевали. Володя непременно приглашал меня, осторожно и бережно обнимал, а так как ростом он был выше меня на целую голову, а то и полторы, то он утыкался носом в мою макушку – и вдыхал… вдыхал… вдыхал…

Поскольку мы все были бедными студентами, то пили мы в основном всяческую «бормотуху» типа дешёвого портвейна. И часто наши посиделки у Володи заканчивались торжественным входом Нонны Викторовны, которая своим «фирменным» голосом объявляла: «Ребятки! Расходитесь! Вовке плохо…» И мы расходились. А если кому-то хотелось «на дорожку» зайти в туалет, то, открыв дверь, он заставал грустную картину – в туалете, обняв унитаз, крепко спал наш Вова. Пить он не умел…

Володю на курсе любили. Так, как он, никто не умел шутить: абсолютно серьёзно, не улыбаясь, ни при каких обстоятельствах не раскалываясь, с ничего не выражающими глазами – он выстраивал такие смешные словесные пирамиды, что все умирали от хохота…

И ещё в Володе подкупала его доброта. Он очень трогательно, по-детски, любил животных и жалел их. Это нас роднило. В нашем доме всегда были кошки, собаки. И Володя всегда подбирал щенков, котят, птичек…

Нонна Викторовна мне рассказывала, как Вовка, уже взрослый, купил и принёс домой цыплёнка и всё не выпускал его из рук – играл с ним, любовался, да так рядом с ним и заснул. И раздавил во сне. Как же он плакал!

Когда мы уже жили вместе в их квартире на Краснохолмской набережной, однажды утром я проснулась, спустила с кровати ноги и наступила на что-то мокрое, холодное и скользкое – как будто на раздавленную лягушку. Я взвизгнула, так как жутко боюсь пресмыкающихся и хладнокровных. Потом осмелела и посмотрела вниз. Из тёмного бесформенного комка на меня смотрели… мои глаза. И я поняла, что это моя фотография на паспорте, который и превратился в это «холодное и скользкое», потому что его сжевал очередной щенок, которого Вовка принёс домой…