– Ответим, дядя! Мы завсегда за базар и за понт в ответе! – с пеной у рта крикнул ему Сулима и попытался ударить того финкой в живот, но ударом невесть откуда возникшего железнодорожного лома ему перебили обе руки.

Завязалась свалка. Около пятидесяти политических заключенных оказались против тридцати блатных. Уступая «комсомольцам» в численности, блатари, конечно же, значительно превосходили тех в выучке, ловкости, умении сориентироваться в драке. Однако политические дрались с таким отчаянием, с такой яростью людей, которым уже нечего терять и хочется напоследок отомстить своим мучителям, что даже лучшие бойцы из уголовных оказались смяты.

– Где Илюша?! – шумели зэки, разнося нары и разбивая доски о головы блатных. – Дайте нам вашего оратора!

Ильи не было. Зато нашлись Сава и Коля Сучок, и здоровенный Зубило, которые все-таки начали в драке склонять чашу весов на сторону блатных. Кому-то проломили голову. Кто– то все-таки струсил и остыл. Одним из немногих политических, кто нисколько не утратил запала, стал огромный инженер, который уже свернул голову одному уголовнику, а уж сколько сокрушил ребер, зубов – несть числа! Бойкий Сава, вышедший против этого политического тяжеловеса, получил в голову такой удар, что улетел под нары, откуда уже не высовывался. В гудящей голове вдруг всплыло сравнение вот этого инженера с Мастодонтом – прославленным бойцом уголовного мира, который отбывал сейчас срок в Мордовии. Большого Маста как раз упоминал перед смертью Крест, и если он, Сава, сейчас вылезет из-под нар, то воспоминание о Мастодонте станет одним из последних и в его жизни…

Хорошая «чуйка» была у Савы. Подозрительно долго во все это милое действо не вмешивалась охрана лагеря, но уж когда прибежали вохровцы с собаками, сигналом к завершению побоища стали две автоматные очереди, пущенные прямо в гущу тел, а потом защелкали выстрелы из трехлинеек. В огромного инженера – прекрасную мишень! – однако же, не попали.

…Формирование партии шло две недели. По его завершении 770 условно освобожденных заключенных, выразивших готовность искупить вину кровью, загрузили в эшелон и отправили на запад. Среди почти восьми сотен оказались и те, кто получил срок за уголовные преступления…

Но Ильи Каледина среди них не было. Зато был Борис Леонидович Вишневецкий…

Лед все равно тронулся на запад по рельсам Транссиба. Это произошло, однако же, чуть позже – в начале 1942 года. Почти всех зэков, оставшихся в лагере после мобилизации, перебросили на строительство важнейшей Волжской рокады – участка железной дороги между Саратовом и Сталинградом; участка, которому суждено сыграть гигантскую роль в легендарной битве на Волге. А перед этим заключенные ИТУ разбирали те участки, что сами же и строили последние два года, и грузили рельсы и шпалы в эшелоны. Работали все, даже блатные в «отрицалове». Явных отказников расстреливали на месте.

Война начиналась для Ильи Каледина на высокой рельсовой ноте.

– Суки, – сказал капитан Санаев, – хорошо держатся. Из соседнего села немцев втрое быстрее выбили, и потери были не такие…

– Так, товарищ капитан, это ж «чернорубашечные», – сказал политрук. – Власовцы, полицаи. Эти хуже фашистов, потому как предатели, твари. Они знают, что им пощады никакой не будет, поэтому насмерть стоят.

– Да знаю… – махнул рукой Санаев.

Еще 3 июля силами войск 1-го и 3-го Белорусских фронтов взяли Минск, в результате чего окружение белорусской группировки немецко-фашистских войск было окончательно завершено. В котле оказалось более 30 фашистских дивизий, и соединения оккупантов дробились все больше и больше – на полки, батальоны, роты… На разрозненные отряды, отставшие от отступающих войск и укрепившиеся в городках, деревнях, селах. Батальону капитана Санаева было приказано очистить от противника село Хватово, куда стеклись, по отдельным данным, чуть ли не до полутысячи гитлеровцев. Если эти цифры были правдой, это вряд ли могло обрадовать капитана Санаева: от его части осталось меньше 200 человек, что скорее тянуло на роту, чем на такое соединение, как батальон. Бойцы располагали двумя минометами, запас мин к которым подходил к концу.

Ключевой позицией был, вне всякого сомнения, старинный особняк, выстроенный еще в конце прошлого века и принадлежавший бывшему владельцу села. Трехэтажный дом был построен на холме, с него отлично просматривалась вся деревня, и при этом сам он был закрыт высокими деревьями, которые почему-то пощадили и колхозники в 30-е, и снаряды в 40-е. В особняке было оборудовано не менее трех пулеметных точек, которые простреливали местность во всех направлениях. Опытный глаз капитана Санаева отметил: каждый из пулеметчиков отвечал за определенный сектор. В зоне обстрела нельзя было и головы поднять.

– Грамотно, суки, засели, – бормотал капитан. – Как же подобраться к этому проклятому буржуйскому дому?

– Нам бы хоть один танк… – вздохнул политрук.

– С танками всякий болван их оттуда выбьет! Ты без танков попробуй подберись! – крикнул Санаев.

Сами советские солдаты засели в здании сельского клуба. Около ста пятидесяти бойцов рассредоточились по селу и последовательно выбивали, выкуривали противника из домов. Зачистив очередную позицию, они оставляли пост и возвращались в штаб.

– Все это коту под хвост, если не взять помещичий дом, – сказал капитан Санаев. – У нас есть еще два часа, чтобы очистить село от врага. Есть приказ догонять 17-ю дивизию и вливаться в ее расположение. Нарушать приказ… сами понимаете, не можем.

– А если лобовой штурм? – брякнул политрук. – По-нашему, по-коммунистически? За Родину, за Сталина?

Капитан Санаев посмотрел на него как на дурачка. Измятое от постоянного недосыпа лицо капитана вспыхнуло от поднявшейся в нем волны раздражения.

– Какое «по-коммунистически»? – тихо сказал он. – У меня тут половина – штрафники, зэки… Или вы еще не поняли за те полторы недели, что воюете у меня, товарищ политрук? Они, конечно, ребята отчаянные и хорошие вояки, но бросать их в лоб на пулеметный расчет я не стану. Это ставить людей на верный убой.

– А как же иначе?

– Сейчас подойдут нужные люди, – сказал Санаев.

…Люди действительно подошли. Сгорело еще пять домов и было уничтожено около двадцати гитлеровцев, прежде чем подошли те, кого капитан Санаев назвал «нужными людьми». Первым явился верткий, гибкий паренек лет двадцати трех, в перепачканной кровью форме, но сам – слегка оцарапанный разве что в двух местах.

– Ефрейтор Солодкин прибыл! – весело доложил он. – Товарищ капитан, вся южная часть села очищена от противника. Орут, суки, не хотят гореть, но мы и там положили красного петуха! Из огня прыгают, а мы их на пулю берем. Щелк, и готово. На элеваторе пулеметчик засел, но Ванька Снежин его снял. Снайпер!

– Власовцы?

– Никак нет, немчура пузатая, мать их!

– Ты как отвечаешь командиру? – напустился на него политрук. – Никакой дисциплины!