Она наклоняется над тарелкой.

– Ты что думаешь, я все это съем?

Я откладываю вилку и смотрю на нее.

– Послушай, Лили. Ешь, пока не насытишься, и потом спой. Просто пой так, как ты умеешь. Это прекрасно.

Она молчит.

Я молчу.

Мы едим.

Вкусно.

Вдруг я чувствую на себе ее взгляд.

– Две, – говорит она.

– Две?

– Тарелки. Ты забыла про брата.

Мое сердце. Оно остановилось.

– Спокойно. Дыши, Жюльетта. Ды-ши.

Чьи-то руки сжимают мои и не отпускают.

Из меня вырывается глубокий вздох.

– Все прошло. – Она улыбается. – С тобой все в порядке.

– Я про него не забыла.

– Ты никогда не смогла бы этого сделать.

Она берет из шкафа стакан, наливает воду, дает его мне.

– Спокойно выпей до дна.

Она носится по нашему дому, она наполняет его. Мне остается лишь наблюдать за ней. Как она может наполнять этот дом жизнью, когда у нее самой сердце разбито. Каждый день она стоит у моей двери. И я не могу ее не впустить.

Сегодня утром там стоит кое-кто еще: Стелла. В руках «Де Газетт». Не хочу, чтобы ты узнала от других, говорит она. О чем, спрашиваю я. Мы устраиваем минуту молчания, говорит она. Перед гонкой. Минуту молчания устраивают по мертвым. Впрочем, мне минута молчания не требуется. Не проходит ни дня, чтобы я не думала о нашем папе или нашей Миа. С папой я говорю так же, как говорю с Луи, с Миа – как получится. Она была еще очень маленькой, когда умерла, она мало что может сказать мне в ответ. Да и хочу ли я, чтобы она мне отвечала? С нашей матерью я не говорю никогда. Пока я молчу, я не делаю ничего дурного.

Ждать ли им меня, спросила еще Стелла. Я ей не ответила. Но она еще не дошла до конца улицы, как я схватила «Де Газетт». Вот оно, на первой странице. Черным по белому, среди новостей о гонке. Минута молчания. По нашему Луи.

Вилфрид не мог согласиться на это. Нельзя же устраивать праздник в честь человека, по которому сперва была минута молчания? Там есть и его колонка. Он пишет только про гонку. И про своих гонщиков.

Луи тоже вечно говорил о своих гонщиках. Своих гостях. Он был счастлив, как раньше, у него на щеках даже появился румянец. Если будешь почаще бывать на воздухе, у тебя тоже появится румянец, говорил он.

А потом он пропадает. Сколько времени его уже нет?

Что произойдет, когда моя надежда наконец угаснет?

Разверзнется земля, и я растворюсь в ее глубине?

– Ты вообще меня слушаешь?

Она вздыхает.

– Ну конечно, ты устала от моей болтовни. Не беспокойся. Когда гонка закончится, ты больше не будешь меня так часто видеть. Нет, я не уеду. Я пригожусь в «Бельведере», говорит твой Вилфрид. Но когда-нибудь я буду петь в Париже, и ты поедешь со мной. Ты и я вместе на сцене, Жюльетта, вот о чем я мечтаю. У человека всегда должна быть мечта, а лучше парочка, так папа говорит, потому что если ничего не выйдет с одной-единственной мечтой, то тебе не за чем будет следовать. А за чем нужно следовать? Очень просто, говорит папа, за тем, что делает тебя счастливой.

Она пожимает плечами. Смотрит на меня.

– Ты всю жизнь провела на сцене, не рассказывай мне, что ты теперь счастлива сидеть у своего окна. Если ты вдруг еще не поняла, то из него не на что, вот совершенно не на что смотреть. Я бы с ума сошла из-за того, что везде что-то происходит, а я не могу там быть.

Она молчит. Одним движением перекидывает волосы на плечо.

– Первый шаг самый трудный, говорят. Я бы его не сделала, если бы ты не была рядом. Вот поэтому. Поэтому ты должна прийти послушать.

Она краснеет от своей искренности. И потом ухмыляется. Как бы искренне она ни говорила, ее улыбочка всегда с ней.

– И про Вилфрида не забывай. Ему важен каждый болельщик. А от гоночного маршрута до тента меньше ста метров.

Она берет меня за руки.

– Ты можешь стать отличной болельщицей. Ты сама не представляешь, какой отличной.

Она прыгает на велосипед, машет руками так, что они едва не отрываются, пока едет по моей улице.

А я еще постою на пороге. Мой взгляд падает на скамейку. С нее можно разглядеть Францию.

Если хорошенько присмотреться.

– Езжайте с мыслью, что победите, – такими словами я напутствовал их сегодня утром, – эта мысль будет толкать вас вперед. Запомните, что победитель только один, но не расстраивайтесь, если им сегодня окажетесь не вы. Освободите голову, приходите под тент, выпейте пива и наслаждайтесь остатком вечера. Подумайте о том, что завтра будет новый день, и вы сможете выиграть в следующей гонке.

От такой речи кураж появляется против воли. И они проехали гонку, Луи, старались до судорог в ногах. Но победил я. Вилфрид из «Бельведера». Я выиграл свою собственную гонку, да, увы. Ну как тут вспомнить о тормозах, когда ты впереди всех и никто не дышит тебе в спину?

Первым человеком, кто кидается на меня, когда я спускаюсь со сцены, становится мама. Она обнимает меня так, словно не собирается отпускать никогда.

Папа кивает с инвалидного кресла.

– Ты молодец.

– Мне сегодня все помогало, пап. Когда все складывается, побеждать нетрудно.

– Я не про гонку, парень.

Я хочу ему что-то ответить, но не выходит. Слишком много шума и криков несется в мою сторону. Да, это ребята из бара, с плакатом. Они сияли как самовары, стоя с ним вчера вечером передо мной. На нем мое имя, огромными буквами, а под ним: «ЧЕМПИОН ВЕСТХУКА». Вы слишком торопитесь, сказал им я. Но они покачали головой, допили пиво и ушли. Впервые они не задержались допоздна. Тебе надо пораньше лечь, сказали они и пообещали поставить за меня свечку. Свечку, повторил я, за меня? Мы не хотим оставлять нашего чемпиона без поддержки, ответили они.

Вы увидите, что произойдет потом. До глубокой ночи, сидя в баре, они будут повторять, что не сомневались во мне. Что хоть чемпиона мира среди них и нет, но чемпиона Вестхука им вполне достаточно.

Все они обнимают меня.

– Заслуженная победа, парень, поздравляем!

– А теперь – в шатер!

– Сейчас приду.

В следующую секунду я растворяюсь в толпе. Если они пораскинут мозгами, то поймут, куда я направляюсь. Ну наконец-то, скажут они. И пигалица скажет, да. За ней не заржавеет. Прямо утром, за завтраком. Сегодня ровно год, Вилфрид.

Только не урони свои цветы, говорю я.

Твои цветы, кивает она, когда мы стоим вместе на сцене. С широченной улыбкой она трижды целует меня и шепчет, не для Жюльетты ли я выиграл эти цветы.