Это было ее распятие — то самое, которое он снял с ее шеи в ночь похищения. Но на цепочке сломалось одно звено, и теперь его нельзя было носить.

Она чуть не заплакала от огорчения. Камерон, подойдя к ней, чтобы взять тунику, увидел свисавшую с ее пальцев цепочку.

Она подняла на него страдальческий взгляд.

— Сломалось, — едва слышно прошептала она. — Мое распятие сломалось.

Камерон бросил распятие в сундук по возвращении из Коннириджа и вскоре забыл о его существовании.

— Но это всего лишь крестик, — сказал он, пытаясь ее утешить. — Его без труда можно заменить.

— Это будет уже не тот крестик, — покачала она головой.

Он задумался.

— Значит, он тебе очень дорог?

— Дороже всего, — тихо сказала она.

— Как он к тебе попал? Неужели монахини…

— Нет, — прервала она его, потом, чуть помедлив, добавила: — Это подарок моего отца. Он дал мне его в тот день, когда я уехала в монастырь. Он сказал мне, что Бог всегда будет со мной, как и он сам.

При упоминании о ее отце у него застыло лицо. Она почувствовала, как он насторожился. Он взял распятие из ее руки, пересек комнату и опустил его в свой сундук, громко хлопнув крышкой.

Судя по всему, ненависть его ничуть не утихла. Не сказав ни слова, он вышел из комнаты. Удивительно, что он не уничтожил ее распятие.

Он вернулся только поздно вечером, но Мередит даже не посмотрела в его сторону, когда он остановился у камина, а продолжала расчесывать волосы, чувствуя, что он пристально наблюдает за ней. Длинные пряди струились по плечам и спине, укрывая ее, словно огненной мантией. Они с трудом поддавались гребню, и Мередит с досадой отбросила его в сторону и разделила волосы на три части.

— Не надо, — услышала она его голос. — Не заплетай косу.

— Но я хочу! — заупрямилась она. — Иначе волосы спутаются.

— Но ты не заплетала на ночь волосы с тех пор, как пришла ко мне, — напомнил он.

— Як тебе не приходила! — сердито заявила она. — Ты меня выкрал! А до тех пор я всегда заплетала на ночь косу!

В мгновение ока он оказался рядом. Сильные руки подняли ее со стула.

— Что случилось, Мередит?

Она взглянула на него, возмущенно скривив губы, хотя и понимала, что его этим не испугаешь. Он нахмурил брови, и на лице его появилось озабоченное выражение.

Уж лучше бы он пришел в ярость и накричал на нее. Тогда она получила бы повод его возненавидеть… По крайней мере попыталась бы!

— Ты не можешь сказать мне?

Он был такой внимательный, такой невероятно нежный. Было время, когда она боялась его силы… теперь она боится его нежности. Ей следовало бы возненавидеть его за все зло, которое он ей причинил, однако она… его любила. Когда его губы прикоснулись к ее губам, она с трудом удержалась, чтобы не обхватить руками его шею и не прижаться к нему.

Она больше не могла лгать себе. При одном взгляде на него у нее подгибались колени, кровь превращалась в жидкое пламя. Конечно, она пыталась убедить себя, что капитулировала перед ним, потому что это была единственная возможность получить свободу. Однако после близости с ним ее страстное влечение к нему перешло в более глубокое чувство. «Я, кажется, влюблена», — со страхом подумала она. Но как такое могло случиться с ней?

Она беспощадно ругала себя. Вечно она всего боится. Боялась воды, хотя в конце концов научилась плавать. Боялась мужчин. Боялась будущего.

Взяв ее пальцем под подбородок, он повернул к себе ее лицо.

— Мередит, — повторил он, — ты не можешь сказать мне?

— Ты лишил меня собственной воли, — тихо сказала она. — Ты заставил меня подчиняться тебе, и я ненавижу себя за то, что я такая безвольная и трусливая.

Камерон расхохотался. Это она-то безвольная? Это она трусливая?

— Ты, должно быть, шутишь!

— Не шучу. Женщины — слабые существа, — с горечью сказала она, — а я слабее большинства из них.

Камерон вспомнил, что она сказала во время ужина.

— Разве нет силы в слабости? — тихо заметил он. — Мужчина доказывает свою силу с мечом в руке, с помощью кинжала или ножа. А женщина обладает силой, которая на первый взгляд даже не видна. Женщины ждут мужчин, которые уходят воевать, они растят детей и даже, если возникает необходимость, защищают свои дома. Если их мужчины теряют силы, женщины принимают все тяготы на свои хрупкие плечи. Что касается тебя, то ты вела себя невероятно храбро в ту ночь, когда я выкрал тебя из Коннириджа. Храбрее, чем многие мужчины. Я никогда еще не встречал женщины более храброй и сильной, чем ты. Она рассердилась.

— Ты говоришь так только потому, что хочешь лечь со мной в постель.

— Этого, будь уверена, я очень хочу, — сказал он, ухмыльнувшись, и, схватив ее в объятия, приподнял над полом. — Однако я говорю это потому, что это правда.

Он осыпал ее поцелуями, прогнав недовольную складку возле губ и укоризненное выражение из ее взгляда, и целовал до тех пор, пока у обоих не перехватило дыхание.

Как всегда при его прикосновении ее тело потребовало продолжения и полного удовлетворения. Однако Камерон, видя, как она трогательно беспомощна и как обнажены ее чувства, не тронул ее. Он догадывался, что ранена ее гордость, и хотел успокоить. Почему-то ему хотелось защитить' ее, хотя он и сам не мог понять, почему возникло такое желание.

— Мередит, — тихо окликнул он. — Скажи, тот мужчина, который оскорбил тебя, называл тебя по имени? Значит, это человек, которого ты знаешь и который, возможно, живет в замке?

Она уткнулась лицом в его плечо.

— Я не хочу думать об этом, — невнятно произнесла она, — не могу.

Он почувствовал, как она вздрогнула, — похоже, воспоминания до сих пор преследовали ее! Он обнял ее еще крепче.

— Прости, милая. Мне не следовало начинать этот разговор, — сказал он, мысленно обругав себя за то, что так расстроил ее.

Наконец она заснула. Во сне она плакала, и он чувствовал, что это его вина. Но что, черт возьми, ему делать? Отослать ее к Рыжему Ангусу? Или возвратить в Конниридж?

Он стиснул зубы. Ну уж нет! Ни то ни другое его не устраивает. В этот момент он понял, что никогда ее не отпустит. Никогда.

Она принадлежит ему… И останется с ним. Навсегда.

На следующее утро Мередит проснулась, когда Камерон уже ушел. Она со вздохом повернулась на бок. Ее рука инстинктивно потянулась к тому месту, где он недавно лежал, — простыни еще сохраняли тепло его тела.

Она его не понимала и, наверное, никогда не поймет. Когда он узнал, что распятие — это подарок ее отца, глаза его стали холодными как лед. Он ненавидит ее отца… Может быть, и ее он тоже ненавидит?