Плотный дым заполнил яму. А над клубами дыма в открытом люке торчали четыре хохочущие физиономии. Солдаты валились от смеха, наблюдая за блюющими узниками. Магвер понял, что случилось. Услышав звуки драки, стражники бросили в яму горсть какой-то вонючей горящей травы. Зачем спускаться, нарываться на неприятности, разбивать головы палками? Достаточно сыпануть немного дымящей отравы, и узники смирятся сами.

Магвер резко наклонился в сторону, почти коснувшись лицом пола, и его вытошнило.

Когда, кашляя и отплевываясь, он поднял голову, то увидел, что все, кроме него, все еще извиваются на земле от боли. Видимо, вжавшись лицом в грязь и солому, он вдохнул меньше ядовитого дыма. Сейчас этот глоток относительно свежего воздуха давал ему перевес. Преимущество, которое он тут же мог потерять. Неуверенными шагами он двинулся к своим мучителям. Первого, который в этот момент поднимался с земли, он схватил за горло, приглушил хриплое дыхание, крепко прижал дергающуюся голову. Ноги мужчины колотили по земле, руки пытались оттолкнуть Магвера. Впустую. Все еще заполняющий легкие дым отнял у мускулов силу. Через минуту Магвер почувствовал, что сжимает труп.

Он услышал крик — это следующий противник, уже пришедший в себя, навалился на него всем телом. Магвер схватил его за космы. Ударил кулаком, охнул сам, получив в живот твердым коленом. Однако не отпустил, снова вцепился в волосы мужчины, треснул его головой о пол раз, другой.

Быстро вскочил, ожидая очередного нападения, но уже не с кем было драться. Последний враг лежал в двух шагах от него с лицом, залитым кровью. Над телом стоял Селезень, держа в руке вымазанный грязью и кровью камень.

* * *

Дорону не удалось обойти стороной все холопские деревни. Вечером следующего дня он увидел столбы дыма из печей. Однако он был доволен. Ему необходимы были новые сведения, а дать их мог только кто-нибудь из живущих поблизости от обиталищ Гвардии. У Листа был шанс добраться до Круга лишь в том случае, если армии Города выйдут оттуда полностью.

Круг Мха охраняли тщательно, свободно входить в священное место могли только бан и его сын. Когда Дорон стал Листом, он получил право доступа в Круг, но никогда им не пользовался. Сейчас ему пришлось бы раскрыться, а это было нежелательно.

Быстро опускались сумерки, следовало поторопиться. Он миновал лесные пожоги, пересек уже вспаханные поля и добрался до околицы. Здесь, видимо, жил не особо богатый род, подобный многим другим в Лесистых Горах. Несколько землянок и шалашей, один дом из толстых бревен — почерневших, потрескавшихся от времени. Людям не было смысла строить крепкие жилища. Они выжигали все новые участки пущи, а спустя годы их дети возвращались на старые места, где лес уже подрос и земля отдохнула. Новое поколение являлось на свет во время передвижения, ставило новые дома, и мало было людей, которые больше двух раз возвращались на место своего рождения.

Дорон внимательно оглядывал деревушку, однако не смог рассмотреть, что за флажки стоят перед домами. Лишь повторяющийся мотив кружка указывал на то, что род приписан к Кругу.

По деревушке шаталось немного людей. Маленькие ребятишки в одних набедренных повязках, несмотря на холод и позднее время. Женщины со слипшимися волосами, узловатыми руками и отвислыми грудями, едва прикрытыми обрывками шкур. Грязные, обросшие мужчины в курточках из козьих шкур и льняных штанах. Они отличались от селян из окрестностей Даборы, как деревенская дворняга — от боевого пса. Чем дальше от столицы, чем глубже в пущу, тем более дикими становились люди. Особенно здесь, на востоке, где жило множество семей и каждая владела небольшим наделом. Истощившаяся земля давала мало плодов, люди тощали тоже. В двух днях пути к востоку начиналась другая страна — там Гвардия держала своих рабов каменной рукой, землей распоряжалась с умом, давала ей много лет передыха. Здесь же, хоть люди тоже служили Кругу, они были существами дикими, не знающими ни письма, ни искусства. Находились в постоянном страхе из-за близости воинов Гнезда; их похищали для свершения кровавых обрядов, подвергали нападениям ради утехи солдат, накладывали дополнительные налоги и повинности. Они жили, словно животные, ничего не зная об окружающем мире. Вероятно, и Шепчущие не добирались сюда со своим учением, потому что это могло быть опасно. Однако эти люди, столь зависимые от Гвардии, должны были знать все о перемещениях и переходах войск Гнезда. Здесь Лист мог «взять» хорошего языка.

Сумерки уже опустились, и только луна освещала деревья, когда из одной лачуги вышла темная фигура и ближайшей просекой направилась в глубь леса.

Дорон усмехнулся. Именно такого человека он и ждал. Охотника, направившегося на ночную ловлю, женщину, идущую искупаться в озерке, знахаря, ищущего траву при свете луны. У встречи с любым из них могли быть свои добрые стороны. Знахарю было известно о передвижении войск, хорошему ловчему — о ведущих к Кругу стежках, а женщина… Дорон почувствовал неожиданный прилив крови, давно у него не было женщины. Внезапно перед глазами возникла Солья, дочь Салота, сильная, полная. Некоторое время потребовалось Дорону, чтобы успокоиться. Наконец он двинулся вслед за исчезающим между деревьями человеком. Собственно, он мог бы схватить его сразу, но хотел, чтобы жертва удалилась от поселения.

Ярко серебрилась луна. Прекрасная ночь, ясная и теплая, окутала лес. Ветер легко шевелил ветви деревьев, негромко шелестели листья, перемигивались звезды. В такие ночи хищники забивают много жертв, в такие ночи мох покрывается кровью. Прекрасная ночь для леса.

Человек миновал березовую рощицу и направился к густым зарослям орешника, покрывающим небольшую поляну. Здесь наконец остановился. Подошел к одному из деревьев, вытащил из-за пояса каменный нож и отрезал кусочек коры. Теперь Дорон мог рассмотреть его получше. Это был невысокий мужчина с короткими, прямо-таки карликовыми ногами и странно длинными руками. Он мог быть знахарем. Собирателем ядов. В любом случае его следовало обезвредить и расспросить. Однако Дорон медлил; его интересовало, что мужчина может искать в лесу в эту пору.

Поэтому, когда крестьянин остановился между редко растущими соснами, Лист подошел к нему как можно ближе. Но не нападал. Ждал, наблюдал. В это время мужчина вынул из-за пазухи небольшой округлый предмет. Положил его на землю, опустился на колени. Мгновение спустя Дорон сообразил, что мужчина разворачивает тряпку, в которую завернул что-то ценное. Достал, некоторое время внимательно рассматривал. Потом вынул из-за пазухи что-то еще. Что-то живое, пищащее, трепещущее в крепких руках, прежде чем эти руки свернули ему шею. Мужчина одним движением разорвал мертвое тельце и тихо шепча намазал себе кровью лицо. Потом ловкими движениями пальцев выпотрошил птицу, а, как Дорон наконец рассмотрел, на место выброшенных внутренностей вложил таинственный предмет. И снова полез за пазуху, извлек оттуда клубок ниток. Ниток…

Дорон понял. Он стал свидетелем страшного обряда — мужчина насылал чары, и чары жестокие. В Даборе они именовались муравьиной смертью, на юге — муравьицей, на востоке — дырявиной. Предположения подтвердились, когда мужчина, обмотав труп этой нитью — не из пряжи, нет, а из человеческих волос, — встал и подошел к небольшому холмику. Муравейнику. Остановился рядом и принялся напевать тихую молитву, то и дело резко наклоняясь, чтобы, опустив лицо к самому муравейнику, громко произнести имя жертвы. Муравьи должны его услышать и запомнить.