– Давай с нами. Будет весело, – уговаривает Джонас. Но в его тоне жестокость, какой я прежде не слышала.

В этот миг Лео, дождавшись затишья между волнами, с силой толкает нас, и внезапно мы, накренившись, устремляемся в море. Ветер туго надувает белый парус. Конрад сидит на носу, свесив ноги, которые касаются воды, как толстые розовые наживки.

– Не могу на него смотреть, – тихо произносит Джонас.

– Ты должен притворяться, что все нормально. Ты обещал.

– Почему? – шепчет Джонас. – Как ты вообще можешь с ним разговаривать?

– Я не могу. Но у меня нет выбора. Я живу с ним.

– Вообще-то есть. Если бы твоя мама знала…

– Она никогда не узнает.

– Нельзя спускать ему это с рук, Элла.

– Заткнись! – шиплю я. – Убери ноги! – кричу я Конраду. – Хочешь, чтобы тебя цапнула акула?

Джонас отворачивается от меня, сердито сжав губы. Волны пенятся и хлещут наш набирающий скорость ялик.

Конрад убирает ноги и садится по-турецки. Его подошвы заскорузли, и мне видны крошечные трещины у него на пятках, там, где он содрал омертвевшую кожу. Он смотрит на меня, улыбается.

– Ты права. Это круто.

Выплевывает жвачку в океан. Я смотрю, как она тонет в тянущемся за нами белом шлейфе пены. Достаю из сумки-холодильника банку газировки.

– Хочешь? – бросаю банку Конраду.

– Спасибо. – Он открывает ее и кидает колечко за борт.

– Не надо так делать, – говорит ему Джонас. – Птица может проглотить и подавиться.

– Ага. Как будто меня кто-то видел, – презрительно фыркает Конрад.

– Суть не в этом, – отвечает Джонас. – И я тебя вижу.

– Как-нибудь переживу.

– Сволочь, – бормочет Джонас себе под нос.

Берег позади нас становится все меньше. Я едва могу разглядеть маму, машущую нам с пляжа.

Большая волна поднимает нас и с плеском опускает.

– Боже! – вопит Конрад на Джонаса, после того как его окатило водой с ног до головы. – Я думал, мы притащили тебя с собой, потому что ты знаешь, как управлять лодкой.

– Попробуй сам, – говорит Джонас и отпускает румпель.

– Урод. – Конрад встает и осторожно двигается к нам.

Я чувствую, как лодка качается, потеряв управление.

– Джонас, пожалуйста, не будь идиотом. Мы на что-нибудь напоремся.

Джонас не отвечает, но снова берется за румпель.

Нас швыряет следующая волна.

– Мы слишком далеко отклонились, – говорю я. – Ослабь шкот, иначе мы уплывем в океан.

– Ладно, – уступает Джонас. – Сейчас поменяю направление.

Он тянет за канаты и готовится поворачивать.

– Конрад, сядь! Смотри, чтобы не ударило гиком, – приказывает он.

Конрад показывает ему средний палец. Улыбается мне. Его зубы похожи на «Орбит».

В этот миг его ударяет гиком, и я смотрю, как он падает за борт. Он выныривает мгновение спустя, барахтаясь позади лодки.

– Стой! – кричу я Джонасу. – Останови лодку!

Джонас ослабляет грот-шкот, и лодка замедляется. Я пытаюсь достать оранжевый спасательный круг, но мои пальцы не могут развязать мокрый узел.

– Помогите! – вопит Конрад, в то время как лодку относит все дальше. – Вытащите меня отсюда!

Он захлебывается в панике.

– Сними толстовку, она тянет тебя ко дну! – кричу я, пытаясь высвободить спасательный круг.

– Просто брось мне уже эту штуку, тупая сука!

– Я пытаюсь, – говорю я. Но, онемев, опускаюсь на пол. Джонас кладет руку поверх моей, удерживая.

Когда следующая волна поднимает Конрада над водой, его лицо бело от ужаса. Он тянется ко мне.

1989 год. Февраль, Лондон

Я бегу по Элгин-кресент к станции метро в надежде успеть на последний поезд до Майл-Энда. Уже поздно, и сырой ночной воздух пронизывает до костей. Я слишком много выпила, и мой мочевой пузырь сейчас лопнет. Я раздумываю, не присесть ли мне между двух машин, когда ко мне приближается грузный мужчина и требует отдать ему кошелек. Пабы только что закрылись, и люди выходят на улицу, но я не собираюсь отказывать человеку с ножом. Протягиваю ему наличку из кармана.

– И кольцо, – требует он.

– Оно ничего не стоит, – говорю я. – Так, безделушка.

– Кольцо давай, шалава, – орет он и бьет меня в живот. В моей голове вспыхивают слова: «Не будь идиоткой», – но я никак не могу превратить эту мысль в действие.

Мужик хватает меня за руку и пытается снять кольцо.

– Иди к черту, – говорю я и плюю ему в лицо.

Он вытирает лицо рукавом, а потом отвешивает мне такую оплеуху, что у меня звенит в голове.

Я это заслужила.

1983 год. Август, Бэквуд

Проходит три дня, прежде чем тело Конрада выбрасывает в нескольких километрах ниже по берегу. Его находит местная мамаша с двумя маленькими детьми. Сначала они подумали, что это туша мертвого тюленя. Его уши съели крабы. Я сижу у себя, закутавшись в одеяло, прячась от стенаний Лео, когда дверь открывается и заходит Джонас. Он бледен, весь дрожит. Я выползаю из-под одеяла и крепко обнимаю его. Кладу голову ему на плечо. Мне не видно его лица, но это не важно. Я знаю, что он плачет, потому что я тоже плачу.

– Прости, – шепчу я. – Мне так жаль.

Мы долго сидим в тишине, обнимая друг друга, и сердце Джонаса бьется рядом с моим.

– Никто не должен знать, – говорит Джонас. – Поклянемся на крови.

– Никто, – повторяю я. У меня на комоде лежит булавка. Мы колем себе большие пальцы, выдавливаем по капле крови и прижимаем их друг к друг.

Джонас вытирает руку о шорты. Потом достает из кармана серебряное колечко с зеленым стеклянным камушком и вкладывает мне в ладонь. Я крепко сжимаю его. Оно холодное, один металлический зубец, удерживающий стекляшку, впивается мне в линию жизни.

– Я люблю тебя, Элла, – произносит Джонас.

Я надеваю кольцо на безымянный палец и беру его за руку.

Я тоже его люблю.

Следующим летом Джонас не приезжает в Бэквуд. Он в лагере на севере штата Мэн, сообщает мне его мама, когда я захожу к нему. В то лето от него приходит всего одно письмо. Мошкара – настоящий кошмар, пишет Джонас, но зато он учится делать каноэ из бересты. Он видел огромного лося. Знаю ли я, что группа медведей называется семьей? В озере есть черепахи. Он скучает по мне сильнее, чем по чему-либо на свете, пишет он, но так будет лучше. И хотя я знаю, что Джонас прав и что в том, что случилось с нами, виновата только я, чувствую себя подавленной, брошенной. Как будто он выбрал лагерь вместо меня, а не из-за меня.