быть гангрена!) Вдруг гангрена и Клим умрет! Одно знала точно: если он умрет, она умрет тоже.

Оставшись без бабушки, Славка впервые оказался один на один с матерью. И она, должно быть, только тогда почувствовала себя матерью. А Климу по-прежнему было некогда: работа, мотоцикл, походы (уже без Тони). Однажды вдруг объявил:

— Я решил в мореходку поступать.

— Куда? — испугалась Тоня.

— В мореходное училище в Ленинград.

— А как же я? — сказала Тоня.

«Как же я останусь, — думала она, — если он уедет? Не можем же мы со Славкой тоже поехать в Ленинград?»

Потом разговоры про мореходку как-то сами собой прекратились, но Тоня с ужасом чувствовала: что-то изменилось. Как будто ему, Климу, скучно жить прежней жизнью.

«Да лет, ерунда, показалось», — уговаривала она себя.

Славка собирался в первый класс: форма, портфель, пенал — все становилось событием, все было радостью и тревогой: новая жизнь — какой-то она станет?

Вместе с Климом первого сентября вели его за руки в школу, а цветы несла Тоня. Только перед школой они разжали руки, и Славка, забрав цветы, пошел один.

— Мне надо поговорить с тобой, — морщась, сказал Клим чужим, напряженным голосом. — Понимаешь, я… у меня, — начал он, сбиваясь.

И только тут она со страхом о чем-то догадалась, хоть догадаться было невозможно, немыслимо.

— Ты… — сказала она.

— Ну да, — как будто с облегчением ответил он, как будто он уже понял, что она догадалась. — Я вещи потом заберу. Ты не говори пока Славке, скажи — в командировке.

Он еще что-то говорил ненужное, лишнее…

— Я должна встретить Славку, — сказала она.

Эта мысль: «Надо его встретить из школы, как я его теперь встречу?» — была все время с ней. Она повернулась и пошла обратно к школе, хоть было еще рано. Клим догнал ее.

— Куда ты? Еще же рано его встречать.

Накануне был совершенно суматошный день, она едва успела после типографии заехать на рынок за цветами, и так — с цветами, с пирожными, заранее заказанными в буфете, с плакатом, который ей нарисовали знакомые художники, — появилась в доме.

— Что это? — спросил Клим.

Он уже был дома, и она еще удивилась, почему так рано? Она развернула плакат. Очень похожий на Славку мальчишка держал над головой букварь.

Слава Славе! В первый раз

Он идет сегодня в класс! —

было написано под рисунком.

— Это мы повесим, когда он будет спать, чтобы утром увидел, — возбужденно говорила Тоня. — А пирожные — когда вернется после уроков. У нас будет праздничный обед…

Из школы Славка бежал вприпрыжку, так что Тоня все время отставала.

— А папа? — крикнул он на ходу.

— Папу срочно послали в командировку, — заученно ответила она.

Он остановился и посмотрел на нее. Человек, оказывается, может вынести все. Это открытие тогда поразило. Хотелось лечь на асфальт, биться головой об угол дома, мимо которого шли, вообще — не жить, не чувствовать, а вместо этого деревянным голосом: «Папу срочно послали в командировку…»

Жить не просто в смертной тоске — жить во лжи — вот что с этой минуты предстояло. Потому что как обрушить правду на маленькую светловолосую головенку, и без того занятую тысячью проблем?

— А учительница знаешь что сказала? А ты думаешь, кто со мной на парте сидит? А когда папа приедет из командировки?

Папа не приехал никогда. Сначала он был просто в командировке, потом — за границей («В Африке?» — спрашивал Славка. В Африку уехали родители его одноклассницы Лены), потом Тоня уже не знала, что врать, как выкручиваться, увертываться от Славкиных вопросов. Потом (это уже было через год, во втором классе) вопросы прекратились.

— Папа с нами не живет, — сказал Славка во дворе своему главному приятелю Диме Семенову.

И Тоня, услышав это (услышала случайно. Славка не знал, что она стоит у окна, под которым они играли), бесшумно закрыла окно и легла на тахту в бессильном оцепенении. Даже плакать не было сил. «Знает! — думала она. — Знает!» А как узнал — осталось загадкой.

Но когда он пришел со двора, было так, будто ничего не произошло. И жизнь продолжалась. И только недавно, спустя еще один год, они наконец заговорили об этом. Начал Славка. Он спросил:

— Мама, а раз папа не стал с нами жить, я все равно должен его любить?

Было воскресенье, они сидели в кухне за столом, завтракали, и Мурзик был тут же, и Славка то и дело наклонялся под стол и что-то подкладывал коту на блюдце. Оттуда, из-под стола, он и задал свой вопрос:

— …я все равно должен его любить?

Его давно это мучило, и он наконец решился.

— Не знаю, — ответила Тоня.

Славка замолчал и больше ни о чем не спрашивал.

У Алевтины с ее легким, веселым характером всегда было хорошее настроение, поэтому увидеть ее мрачной было для Тони сущим удивлением.

— Что с тобой? — спросила она.

— Сглазили! — зло ответила Алевтина.

— Да что случилось-то?

— Потом узнаешь.

Она прошла мимо Тони, почти задевая ее тугим широким бедром. Вчера, когда в конторке шел разговор о мужьях и Марья Николаевна, как всегда, хвастаясь собой, рассказывала, как «худо-бедно, но прожила с мужем всю жизнь», в приоткрытую дверь заглянул Виктор Васильев, верстальщик, и поманил Алевтину: «Выйди-ка».

Алевтина вышла.

— Я, слышишь, что сейчас узнал? — сказал Виктор. — Против Антонины дело закручивают. И ты в этом деле не последняя спица.

— Какое дело? — не поняла Алевтина.

— Неужели непонятно? — Виктор был до удивления трезв. — Книги-то пропадают.

— Ну?

— Вот тебе и ну. Кто-то ж их выносит из типографии.

— Ну и что? А Тоня при чем? А я при чем?

— Надо же, наверное, на кого-то повесить, вот и нашли. Якобы вы замешаны, ты и…

— В чем? — изумленно перебила Алевтина и бросилась обратно в конторку.

Тони не было.

— Где Тоня? — спросила она.

Никто не знал.

— Да вот только что была, — сказал кто-то.

Так до конца смены Тоня в цехе и не появилась. Алевтине показалось, что это — неспроста. Может, и она уже что-нибудь знает?

Но Тоня ничего не знала. Утром, как обычно, проводив Славку, пришла в цех за пятнадцать минут до смены, и первую, кого увидела, — мрачную, непохожую на себя Алевтину.

Книги непостижимым образом исчезали из типографии. «Вы там наведите наконец порядок», — строго сказали Никитину, напутствуя на новую работу.

Принимая дела у своего предшественника, выдвинутого на повышение, Никитин спросил:

— Как обстоит с хищением?

— Да как вам сказать, — пожал плечами бывший директор. — Тянут понемногу.

— А заслон?

— Есть и заслон, — скучным голосом ответил директор. — Словом, увидите.

Он очень быстро увидел.