– Ужас.

Ужас, какую жизнь ты могла бы прожить.

Ужас, если ты будешь претендовать на нашу площадь.

Ужас, когда каждый день ты знаешь, что будет с тобой завтра.

Ужас, если ты подашь на алименты. Зачем тебе эти копейки?

Ужас, если ты будешь надеяться на то, что он вернется. Или кто-нибудь. Вернуться можешь только ты сама.

«Да, – согласилась с ним Маша. – И кольца, пожалуйста, отдай. Мы не очень тебе доверяем, поэтому не только кольца, но и набор серебряных ложек, часы, две фарфоровые чашки, они, между прочим, антикварные, если ты не знаешь. Цепочку тебе Валерик дарил? Так она – моя. Кулон с рубином – это еще Гениной мамы. Я никогда не вру. Мы тебя не знаем. Мы боимся, что ты все это пропьешь, прогуляешь, а ребенок будет голодать. А у меня как в сейфе. Вот соберется она замуж, ты нам позвони, мы приедем и все нашей девочке привезем».

«По описи?» – пискнула я. Размерчик дерзости у меня был тогда два икса эс.

С тех пор вырос, но не намного.

17 августа, день

Мои подруги не в форме. От Люси-олигарха ушел муж-миллионер. К отцу. Отец разрешает ему пить водку и гонять чертей, а Люся-олигарх – нет.

Не то чтобы Люся-олигарх за чертей, она просто хочет, чтобы до окончательного распада личности ее Игорь успел составить нормальные дарственные и прочие завещания – ей и детям, а не папе и чертям.

Игорь двадцать пять лет подозревает Люсю-олигарха в корысти. Люся привыкла, но устала.

На свадьбу придет, но обещает быть грустной и одинокой. «А что Савельев? Будет?» – спрашивает она.

Инна тоже интересуется. И тоже не в форме. Отечество послало ее мужа модернизировать экономику регионов. Инна говорит, что пока не ясно, каких. Врет. Потому что стесняется. Инна хотела бы модернизировать экономику Парижа. Но у нее никто не спрашивает. У жен в нашей стране вообще не принято спрашивать. Они обычно ездят по путевкам, выписанным мужьям. Началось с декабристок, которых, кстати, никто не уполномочивал создавать такую сомнительную традицию.

– Ты сейчас где? – спрашиваю я.

– Ой, – вздыхает Инна. – Я уже обсмотрела здесь все музеи и театры, ночные клубы и spa-салоны. Я даже на рынке была… Такая серость! А что Савельев?

Что Савельев? Что? Что?

Марина, кстати, тоже не в форме. Который год на ночь она читает телефон Руслана. Мы с девочками пытались этому как-то воспрепятствовать. Инна предлагала заменить телефон на Коэльо и Дарью Донцову, Люся-олигарх – на Баха, «хоть Иоганна – в ухо, хоть Ричарда – в глаз». Но Марина сказала, что слов и музыки в телефоне Руслана достаточно для ее развития и удержания ситуации под контролем. Руслан – перформансист. Он с детства воспитывал мир творчеством: красил кошек хной, переодевался в бабушкину одежду и побирался возле храма Николая Чудотворца, рисовал на стеклах. На стеклах очков, классной комнаты, папиной «Волги». Еще он пел, сочинял короткую прозу, которую можно читать со сцены, показывал фокусы.

В общем, этим он живет и сейчас. Этим, Мариной и любовью публики. Любовь публики аккумулируется в эсэмэсках. Там рождаются дети, венерические заболевания, долги и угрозы «в следующий раз оторвать яйца».

Если разобраться, у Марины в телефоне действительно большое жанровое разнообразие. А у Руслана в день свадьбы будет гастроль. На ней, как говорит Марина, он и заночует.

Хуже всего у Томки… У ее бывшего асцит. Асцит – это жидкость в животе. Интернет дает восемьдесят процентов за то, что это цирроз печени. Врач дает все сто. Томкин бывший умрет, но не верит в это. Томка говорит: «Лишь бы не совпало, да?»

Да. Новая жена Томкиного бывшего не справляется с ситуацией. Томка злится и платит за палату, лекарства и специальную диетическую еду, которую ей готовят в корпоративной столовой. Еда без соли, жира, огня и вкуса. Полезная и печальная.

«Интересно, – спрашивает Томка, – а Савельев вообще живой?»

17 августа, вечер

Мои подруги – очень разные. Марина – брюнетка, Люся-олигарх – блондинка, Томка – принципиально седая, за Инной – не уследишь. Надо звонить и специально спрашивать.

У них разные интересы. Люся-олигарх управляет сетью фитнес-клубов. Ничего себе, всё людям. У Люси двадцать пять лишних килограммов – по одному на каждый год нашей дружбы. С ее мужем-миллионером я училась в одном классе. А ее мы нашли на помойке, возле столовой, в летнем трудовом лагере «Патриот». Люся была из другой, недружественной нам школы. В тот день, когда у них с Игорем случилась любовь, Люся дежурила в столовой, а мы прятались от полевых работ: Игорь, Инна, Руслан, Валерик, Слава и я.

Инна не любит Люсю. И едва терпит Марину. Для нее они обе – чужие женщины, которые увели наших мужчин. Инна уверена, что с ней бы Игорь не запил, а поднимал бы регионы.

А Люся Инну жалеет. Потому что у Инны – только муж и ни одной своей копейки. И ни одного ребенка – ни в семье, ни на стороне. И вместо того чтобы плюнуть и забеременеть от здорового незнакомца или открыть парикмахерский салон, Инна терпеливо ждет. «А чего ждет? – спрашивает Люся-олигарх и сама себе отвечает: – Была дурой, дура и есть».

Зато Инна нравится Марине. Марина тоже хотела снимать документальное кино. Она была лучшей на нашем курсе. Она умела видеть простые вещи. Это редкий дар, между прочим. И наверное, опасный.

Простые вещи довольно бескомпромиссны: в кувшин не наливают бензин, а яблоками не стреляют из пушек. У них есть предназначение и достоинство. Они не мучаются вопросом «Зачем?».

Марина видела простые вещи в людях, в улицах, в рисунках, в стихах… А теперь она снимает клипы и читает телефон Руслана. Марина считает Инну цельной и настоящей. «Ты – как кусок хлеба», – говорит Инне Марина. После этого Инна год сидит на диете и тоскливо шепчет мне в трубку: «Почему она обозвала меня пампушкой?»

Они очень разные, мои подруги. И очень похожие.

Они все спросили: «А что Савельев?» И ни одна: «А что Слава?»

17 августа, ночь

Когда моя мама вышла замуж за папу, я уже была. Я ходила в детский сад, носила две тонкие косицы, упрямый взгляд и короткое платье в горох. Еще у меня были всегда приспущенные колготки, белые сандалии вместо правильных тапок в клетку, нелюбовь к молоку и иногда – глисты.

Глисты в детском саду хотели иметь все. Это было модно. «Глистовые дети» приносили пять сменных трусов, каждые двадцать минут их водили мыть руки, а раз в неделю в спичечных коробках они приносили кал.

Чтобы глисты поселились в организме, нужно было грызть ногти и «контактировать» с зараженными. Инна уже была среди них. А я нет. И это было очень обидно.

Пока я зарабатывала себе глисты, мама нашла папу. Воспитательницы детского сада называли его «неродным». И очень завидовали.

Когда папа повел маму знакомиться с родителями, я тоже уже была. Очень нарядная, в специальных белых колготках и голубом платье «на выход», с двумя «хвостами» и в новой шубе из меха натурального кролика.