Про «вещества» я тоже не имела понятия, хотя и припомнила, как что-то похожее говорили Левин и Костя.

На прощание она сказала, что постарается убедить следователей рассматривать мой выстрел в ногу Саидова как действия в состоянии аффекта, и что она будет добиваться моего освобождения под подписку о невыезде.

Мне не особенно верилось в подобный исход дела…

«Девчонки» в СИЗО относились ко мне настороженно. Меня никто не задирал и не лез ко мне с расспросами, как и за что я сюда загремела. Видимо, слухами земля полнится… И в подружки тоже никто особенно не набивался. Я держалась особняком, тоже не испытывая нужды ни в чьем обществе.

Только однажды одна из самых дерзких молодых девиц, тощая блондинка с конским хвостом, осторожно обойдя меня кругом, сказала вслух:

— Море волнуется раз…

Все замерли, ожидая моей реакции, и я в том числе. В звенящей тишине было слышно, казалось, как шевелятся уши и хлопают глаза.

Я медленно встала со своей койки, не делая резких движений. Медленно подняла на провокаторшу руку с зажатым в ней воображаемым пистолетом. Девица попятилась, чуть не сбив с ног зазевавшуюся соседку. Глаза ее округлились, рот остался открытым, продолжение «ключа» застряло в глотке. Я, не двигая ни единым мускулом на лице, молча смотрела ей в глаза, выдерживая драматическую паузу. И когда напряжение в помещении достигло пика и стало почти осязаемым, тихо сказала, нажав на воображаемый курок:

— Ба-бах!

Оглушительный визг раздался сразу со всех сторон, и когда в камеру ворвалась охрана, все мои соседки, сохраняя неподвижность и огорошенный вид, даже не смогли толком объяснить, что случилось.

Когда шумиха улеглась, и недовольная охранница удалилась, пригрозив нарушителям дисциплины карцером, дерзкая девица в спортивном костюме осторожно приблизилась ко мне. Я настороженно ждала продолжения инцидента, и вся комната тоже притихла.

— Ты это… не шути так больше, — осторожно сказала она, поглядывая на меня все еще круглыми глазами, часто хлопая короткими светлыми ресничками.

— Ну и ты поосторожнее, — ответила я ровным тоном, — представляешь, если бы это была реально действующая программа? А если бы я успела тут кого-нибудь покалечить?

Дамы переглянулись, и блондинка потихоньку ретировалась, посчитав, что достаточные извинения с обеих стороны принесены и приняты. Больше меня никто не доставал.

За несколько недель моего пребывания в этом месте я прошла несколько стадий: нервного ожидания и желание хоть какой-то определенности; апатии, покорности и готовности принять все, что выпадет на мою странную участь. Я с горечью осознавала, что дурацкая поговорка, бытующая среди моих соседок по камере «судьба такой шершавый» как нельзя более подходит мне.

Со временем я вернулась в то состояние, в котором в свое время пребывала в клинике Бринцевича: каждый день подчинен сложившемуся распорядку, и подчинение этой определенности — это тоже был мой способ выживать после взрыва, с которого началась моя теперешняя жизнь. Меня кормили, одевали, мне было тепло, и спала я не под открытым небом. Вокруг меня снова были люди, каждый со своей историей, со своими особенными «тараканами» в голове, но меня не покидало ощущение, что я по-прежнему борюсь за жизнь.

Потом, когда следствие достигло определенной стадии: то ли оперативники получили какие-то новые данные, то ли подтвердилось то, что я им сообщало до этого, Клочков взялся за меня с удвоенной энергией. Он снова стал выспрашивать, куда мы отправились после встречи с толкиенистами.

Я в очередной раз рассказала, как на лагерь напали двое вооруженных типов, которые интересовались конкретно нами. Как мы сбежали через лаз на речку, как потом додумались выковырять из Костика маячок. На этом месте моего рассказа Клочков задумчиво кивал своей коротко стриженной круглой головой с редким светлым пушком и рылся в своих бумажках. Потом он потребовал, чтобы я вспомнила, куда точно мы направились из лагеря.

— Мне казалось, что мы идем все время на север, — неуверенно сказала я, твердо решив не упоминать про землянку.

— У Щелкунова была какая-то цель?

— Да, — твердо сказала я. — Это заброшенная деревня, где у него был какой-то схрон: оружие, деньги и документы.

— Дошли? — азартно спросил он, вскинув на меня блестящие глаза.

— Дошли. Там Костика подстрелили.

Эффект от моих слов был подобен моему тихому «ба-бах» в камере, только следователь и его коллеги не завизжали, а молча уставились на меня.

— Ты чего молчала-то об этом? — зловещим шепотом спросил Клочков, как-то нехорошо оскалившись.

— Вы не спрашивали, — невозмутимо ответила я, — к тому же это были не те типы, а по-моему, совершенно левые, случайные, люди. Кажется, инкассаторы.

— Случайные? — страшным шепотом переспросил Клочков, и я увидела, как на лицо его покраснело, а на виске вздулись изогнутые вены.

— Да, — с нажимом подтвердила я, тоже слегка подавшись вперед, уставившись в покрасневшее лицо следователя, — уверена, что случайные. Они нас там не ждали, они приехали, когда мы были уже на месте, точно зная, что там никого не может быть, в этой глуши. Они спокойно сгружали свои баулы. Но потом Костя привлек их внимание, и они его расстреляли из автомата. А потом уехали.

Я откинулась обратно на спинку жесткого стула и уставилась в свое взъерошенное отражение в огромном зеркальном окне, гадая, смотрит на меня сейчас оттуда кто-нибудь или все заинтересованные лица находятся тут: Клочков навис над столом со своими бумажками, его помощник прислонился к стене, сложив руки на груди, а мой адвокат Светлана Алексеевна молча сверлила своими проницательными глазами за толстыми линзами очков следователя и всю его братию.

В допросной установилась гнетущая тишина.

— А что было потом? — очень тихо спросил Клочков, глядя на меня исподлобья своими бесцветными глазами.

— Я вытащила Костю из погреба, где его расстреляли. Он был ранен. Мы ушли оттуда к озеру. Это примерно в двадцати километрах от деревни. Потом, примерно дней через пять-шесть, мы услышали выстрелы. Одиночные и автоматные очереди. Потом еще через какое-то время ветер донес до нас запах пожара. Косте было уже получше, и мы решили сходить туда, посмотреть. Пришли — а там пожар. Та деревня сгорела.

— Вы заглядывали внутрь?

— Да, вечером, когда огонь угас, мы сходили, посмотрели.

— И что? — нетерпеливо спросил Клочков.

— Никого живых мы там не увидели…

— А мертвых?

— Два обгорелых трупа в том доме, где в Костю стреляли. И пистолет там рядом с одним валялся. Мы ничего не трогали, ушли сразу.

— Виталий Аркадьевич… — подал голос молодой помощник Клочкова.

Клочком молча обернулся в его сторону.

— Я пошлю…