– Блин! Как интересно! Под этими плитами земля, под землей ты в своем же собственном аду!

Дима заржал громко и счастливо и тут осознал наконец, что он свободен. Совсем! Навсегда! Волосы падали ему на глаза, он закрутил их в хвост и засунул сзади за ворот майки. Дальнейшие свои действия он уже знал и бубнил себе под нос: сначала попить, добраться до кабинета, взять ампулу, шприц и… чао-какао. Но поскольку от недавно пережитой агрессии и голода он впал в полное бессилие, понадобилось время, чтобы прийти в себя и начать все сначала. Мало-помалу силы возвращались, мимо Кириных набросков, у которых он ненадолго задержался, он добрался до дивана, отлежался немного, все еще настороженно прислушиваясь к тишине в подвале. Ему грезился там, в темноте, кокон серенького цвета и в нем мертвая старая жаба. Нет! Кира? Лица он разглядеть не мог. Но тонкие костлявые руки не оставляли сомнений. Это Ада. Кокон опускался все глубже и, уменьшаясь, исчез.

– Ну что? Мне пора! – произнес вслух Дима и пошел на кухню. Там, опираясь на стул, огляделся в поисках алкоголя или воды. Вид полного порядка раздражал. – Какая хозяйка, блин! Все на своих местах!

Открыл холодильник, придвинул стул к нему и сел напротив, наслаждаясь льющейся из белых пластиковых недр прохладой, разглядывал внимательно малочисленные, уже подпорченные продукты. Воду он принялся пить прямо из бутылки, затем настал черед белого вина, от которого сразу закружилась голова, и Дима откинулся на спинку стула. Прозрачные пастельные тона чрева холодильника завораживали, но дисгармонией ворвалась в сознание синенькая крышка пластиковой коробочки.

– Эта мне не нравится! – И он потянулся, чтобы выбросить ее из прохладного мира. – Но, если подойти философски, в ней могут быть вкусные вещи. Ну-ка, открывайся! – Дима снял крышку. – Блин! А вот и наши самодельные конфетки! Вот дура! И не лень было с ними возиться! – Его прошиб приступ истерического хохота.

Он долго рассматривал две оставшиеся конфеты, выложенные аккуратно в гофрированную белую бумагу, и представлял, какую зашибенную статью мог бы написать для чернушных журналов о юной жене, готовящей такие конфетки своему ненавистному старому мужу-толстосуму. Хлебнул еще вина.

– Белое сухое холодное – напиток богов! Прощай, чучело таракана! – Он потянулся к мусорному ведру и упал, больно ударив поврежденную руку. – Ух! Ё… – Но сил все же хватило кинуть пластик в мусорку. Бутылку белого он допил, уже сидя на полу и придумывая наброски к своему будущему журнальному шедевру. Остался доволен некоторыми удачными оборотами и даже представил себе разворот с классными фотками. Настроение его сильно изменилось. Внезапно он вспомнил, что там, в гостиной, лежат невероятные Кирины наброски для фресок, которые он тоже стал было разглядывать, пока перемещался по полу от гаража в гостиную и по ней дальше, на диван, но не смог смотреть на них дольше, чем несколько секунд, потому что понял: он ей дико завидует. И сейчас почувствовал свою никчемность и одиночество.

Он решил, что пора добраться до кабинета. Но, еще находясь в гостиной, вдруг услышал ставшую ненавистной мелодию Баха, которая оказалась недолгой, батарейка села окончательно.

– Все! Сдохла! – Дима сел на первую ступеньку, он снова смеялся. Какая-то часть его сознания фиксировала то место, где совсем недавно лежало Адино тело, но мыслями он был на чердаке, перед пыльным зеркалом, в котором качалось отражение висельника. – Зеркало! Проклятое зеркало! – Он вытер пятерней внезапно потекшие слезы. – Надо побриться, все-таки иду к людям.

Виски пульсировали болью. Происходило что-то там, внутри него, он ощущал это темной половиной души. Заставил себя подняться, осилил лестницу, зашел в кабинет. На столе, в мраморной вазочке, он нашел нож для разрезания писем и плотоядно ухмыльнулся. Надо было вернуться в гараж и попрощаться с гранмаман.

Тупое лезвие прорвало старый холст, и от звука разрывающейся ткани спину окатило волной мурашек. Рррраз! И одна кисть отсечена от руки. Два – и на другой порвано запястье.

– Пообрубать, нет, пообрезать вам ваши поганые сучьи ведьмины руки. И ваши поганые глаза. – С чпокающим звуком нож для вскрытия писем вошел сначала в левый, потом в правый глаз старухи. Последнее действие привело его в полный восторг – маленькая аккуратная дырочка под левой грудью.

– Как от пули! – удовлетворенно отметил он, роняя ножичек на пол. – Вот и до тебя, дорогая, очередь дошла. Не хочешь отправиться вслед за внучечкой?

Он с трудом протащил портрет в узкий проем, с удовольствием отмечая, как обдирается рама о каменные косяки, как трещит холст, страдая от его неосторожных резких движений. Сердце бешено билось, Дима боялся открывать дверь, долго слушал тишину за древними досками. Наконец решился, повернул ключ и, приоткрыв дверь совсем немного, втолкнул в щель портрет. Услышал, как ударилась рама о ступени, но не застучала, как недавно летевшее туда тело, а, глухо стукнувшись, остановилась. Он сильно прижал ладони к груди, пытаясь таким образом усмирить совсем разбушевавшийся мотор.

Внизу по-прежнему было тихо. Переждав еще несколько мгновений, Дима снова закрыл дверь на ключ и отправился в спальню, по дороге захватив Кирины наброски. Присел на край кровати, стал их разглядывать, раскладывая перед собой на полу.

– Талант, несомненно, есть. Но и я тоже не без него. – Он потянулся к стулу, на котором оставил листы со своими записями. Перечитал внимательно заметки о показе мод и разрозненные зарисовки о пыльном ностальгическом чердаке. Включил диск, на экране задвигались неземные создания.

– Хренов мачо, съемщик баб. Нет! Это не про меня! Это не я! Я журналист. Я хороший журналист, местами гениальный. Ну и что ж, что бабы! Я нормальный мужик, мне нравятся бабы! – выкрикивал он в экран. – Да! Моя жизнь авантюрна и запутана, но так интересней. Да! Я позарился на деньги, хорошую работу, приятную жизнь, и я был уверен в своем призвании, а меня из охотника превратили в жертву! Из охотника! Поняла ты, шампур в купальнике! На тебе можно только жарить шашлык на деревенских посиделках!

Дима встал и начал ходить по комнате взад-вперед, хватая и швыряя вещи, пиная ногами ножки кровати, стула, комод, на котором стоял телевизор, и продолжая свой монолог.

– Я охотник! Коллекционер! Я не считаю себя ничтожеством, а мне все время приходится доказывать, что я молодец. Эта дура думала, что я просто трахальщик, как же она ошиблась и за ошибку поплатилась. Я охотник за прекрасным. Любая уродина может стать лакомым куском. Тем, о ком говорил Дон Хуан: мне достаточно увидеть ее лодыжку! И мне! Но у нее даже лодыжки не было… Только обещания. Ради них я переламывал себя. Сука! Старая жаба! Однако ловко она применила на мне свои штучки. Могла бы и раньше превратиться в молоденькую. Может, все сложилось бы по-другому.

Он заметил, что стоит в ванной у зеркала и бреется, только когда больно порезался, оттого что сильно тряслись руки.

– Все! Хватит!

Он швырнул бритву на пол и с остатками щетины на лице вышел из ванной, выключил телевизор, взял куртку, его трясло. Прошел в кабинет. Взял ампулу, шприц, резинку.