Лейла рухнула на продавленный диван. Парень был взволнован, глаза его лихорадочно блестели. Судя по всему, представился шанс, который нельзя было упускать. За последние недели британцы совершили много ошибок. Впрочем, вся их операция была неверным политическим шагом, о котором они пожалеют.

— Войска удерживают военное министерство и морской флот, центральные телеграфные станции, общественные здания… Они даже посмели выгнать депутатов из постелей — в пижамах.

— Но это же совершенно незаконно! — воскликнула Лейла.

Он пожал плечами. У британцев не оставалось иного выхода. Они вели себя, как господа, и подавляли восстание в своих колониях. Вот уже несколько месяцев новые османские депутаты, многие из которых защищали патриотические идеи, открыто выступали против политики союзников. «Не поддающаяся управлению палата», — жаловались британские политики, словно они имели право высказываться таким образом о представителях другой страны. В это же время национальное восстание не давало покоя греческим войскам, которые наступали на Западную Анатолию. Французские гарнизоны осаждали Киликию и Северную Сирию. Доведенные до исступления британцы считали, что, официально захватив столицу, — которую они, однако, неофициально занимали со дня подписания перемирия, — смогут погасить в зародыше назревающие мятежи. По их мнению, угроза захвата Стамбула, где находилась резиденция императора, — города-символа османов, их национальной гордости, — должна была охладить горячие головы.

— Во время штурма центрального почтового отделения были убиты почтальоны, — продолжил Гюркан, — а также агенты полицейского участка, где держали Орхана. В назначенное время дядя должен был начать операцию. Нам остается только ждать.

Молодой человек должен был сидеть дома, поскольку его было легко узнать по родимому пятну на щеке. Он нетерпеливо расхаживал по комнате и горько и громко сетовал, что не может помочь в освобождении своего лучшего друга. Лейла считала, что Рахми-бей прав, оставив племянника в безопасном месте и защитив таким образом. Ее душа разрывалась между надеждой и тревогой. Вот уже несколько месяцев брат находился в тюрьме. Его еще не привлекли к суду, но проволочки османского правосудия никогда не работали на пользу заключенным.

Аппарат начал потрескивать. Гюркан сообщил Лейле, что один смелый телеграфист постоянно информирует Мустафу Кемаля о развитии событий.

— Он правильно сделал, что не вернулся в Стамбул, — заверил юноша, соглашаясь с решением своего идола. — Он не хотел, чтобы новый парламент работал здесь под недобрым взором гяуров. Слава Богу, он и многие верные ему люди еще могут действовать!

Лейла тут же подумала о Хансе. От Рахми-бея она узнала, что археолог присоединился к восставшим. Был ли он сейчас в Ангоре, затерянном среди анатолийских степей и нагорий местечке, которое Мустафа Кемаль выбрал в качестве стратегического центра восстания? Спустя два месяца после того, как немец покинул йали, она получила короткое письмо, в котором он за все ее благодарил и сообщал, что с ним все в порядке. Письмо доказывало, что он ее не забыл. Иногда Лейлу охватывало такое сильное влечение к Хансу, что у нее все болело внутри. Охваченная внезапным нетерпением, она сказала Гюркану, что ей нужно подышать свежим воздухом.

На улице возбужденные прохожие обсуждали стычки у казарм. Несколько месяцев назад в результате пожара склад с боеприпасами был полностью уничтожен. Лейла поспешила в медпункт при мечети, куда отправляла значительную денежную благотворительную помощь. Стены совсем недавно были побелены известью, а двери выкрашены. Стихи Корана говорили о доброте и бдительности Всевышнего. В комнате, отведенной женщинам, пациентки лежали на походных кроватях. Старые армейские покрывала были аккуратно свернуты. В нос ударил знакомый запах йода и камфары, напоминая о проведенном у постели Ханса времени.

Лейла подняла вуаль, ее сразу же узнали. Медсестра поцеловала подол ее платья и руку в знак уважения и признательности.

— Ханым Эфенди, слава милосердному аллаху, что вы с нами! — воскликнула директриса. — Знаете, я с большим интересом слежу за вашими публикациями, — поспешно добавила она с заговорщицким видом. — Среди нас очень многие поддерживают ваши идеи. Вы так искусно их выражаете, что мы не смогли бы это сделать лучше вас.

Польщенная, Лейла покраснела. Из уважения к Селиму она должна была оставаться анонимной, но становилось все труднее скрывать свою личность. Это был первый комплимент по поводу журналистской деятельности. Она расспросила о запасах медикаментов, о численности медперсонала. Директриса предложила осмотреть зал, и Лейла согласилась.

— А вот наша последняя пациентка, — озабоченно произнесла женщина, подходя к отделенной белыми занавесками кровати. — Сегодня ночью ей прооперировали аппендицит. Ее едва смогли спасти! Несчастная дотерпела до последнего момента, чтобы прийти к нам. Ей не с кем оставить маленького сына, а мужа почти никогда нет дома.

Почувствовав недоброе, Лейла замедлила шаг.

— Мне нужно подыскать кого-нибудь, кто позаботится о ее сыне, пока Нилюфер-ханым не поправится. Я уже спрашивала у медсестер, но они все сейчас загружены работой.

Совсем юная девушка лежала на спине с закрытыми глазами. Темно-русые волосы были собраны в толстую косу. У нее был орлиный нос и тонкие губы. Хотя она и не отличалась красотой, ее лицо было выразительным. «В ней нет ничего особенного», — подумала Лейла, даже немного удивившись. Она ожидала, что вторая жена Селима должна быть намного красивее, чем она. В это мгновение пациентка приоткрыла глаза. Она была дезориентирована. Медсестра позвала директрису, чтобы решить какую-то срочную проблему. Оставшись с Нилюфер наедине, Лейла немного растерялась.

— Простите, Ханым Эфенди, — произнесла хриплым голосом девушка, облизывая потрескавшиеся губы. — Я очень хочу пить…

Лейла направилась вглубь помещения за стаканом воды, затем, приподняв пациентку за плечи, помогла напиться. Та, сделав пару глотков, поблагодарила.

«По крайней мере, она вежлива», — сказала про себя Лейла с некой долей иронии. Молодая женщина вцепилась ногтями в простыню, и ее взгляд помутнел. Лейла поспешила успокоить Нилюфер:

— Не волнуйтесь, через несколько дней вы поправитесь, но нужно быть осторожной, пока вы не восстановите силы.

— О, Ханым Эфенди, я волнуюсь не за себя, а за сына, — прошептала девушка, и на глаза ее навернулись слезы. — Он первый раз без меня, один. А у меня нет никого, кому я могла бы его доверить.

Лейла не смогла сдержаться. Злоба с примесью ревности раздирала ее, к тому же хотелось узнать как можно больше…

— А его отец? — спросила она.

— Мой муж — очень занятой человек. Он — секретарь его величества, — уточнила Нилюфер, и в глазах ее отразилось глубокое почтение. — И потом, я не могу жить с ним вместе. Понимаете, его первая уважаемая старшая жена не знает о моем существовании. И я бы не хотела их беспокоить. Это было бы неуважительно по отношению к ним.

«Ну и хам!» — возмутилась про себя Лейла при мысли о том, что Селим изолировал эту женщину. И вместо того, чтобы исчезнуть и оставить несчастную с ее проблемами, которые на самом деле были намного важнее, чем проблемы самой Лейлы, первая жена Селима осталась у постели пациентки и принялась рассматривать веснушки на бледных щеках Нилюфер. Когда это юное создание назвало ее старшей женой, самолюбие Лейлы было задето, хотя она была старше всего на несколько лет. Иерархия между женами напоминала о былых временах. Нилюфер была одной из невинных душ, не читавших романов, не знавших иностранный язык. Ее не задел цинизм западных стран, она не знала о новых привычках современного общества, которое забывало о старых традициях. В мгновение ока Лейла почувствовала горькую тоску по тому, что было обречено исчезнуть.