Через окно Лейла заметила, что молодой человек осматривал землю возле группки кипарисов на склоне холма.

— Он проверяет, хорошо ли спрятано оружие и не смыло ли землю вчерашним дождем, — объяснила Назахат. — Ночью мы перевозим оружие, а днем его закапываем. В любой момент могут нагрянуть солдаты или разбойники. Осторожность никогда не помешает.

— Вы кажетесь такой бесстрашной.

— О, есть девушки и смелее меня, те, кто сражается вместе с нашими солдатами. Понимаете, повсюду возникают стычки с греками. Не говоря уже об убийствах деревенских жителей, — равнодушно добавила она. — Я же довольствуюсь тем, что занимаюсь прибывающим из Стамбула оружием и сопровождением до пункта назначения людей, таких, как вы.

Назахат была отважна, Лейле даже показалось, что отвага эта была отвагой шалуньи и сорвиголовы. Это немного сбивало с толку. Как она могла жить в таком изолированном месте в постоянном страхе стать жертвой репрессий, мародеров или даже мстителей, которые убивали в ответ на убийства? Было время, когда общины мирно сосуществовали в одной деревне. Тогда мусульманки молились матери пророка Исы, зажигали свечи перед православными иконами, где поп и имам чуть ли не бились друг с другом во время споров о Боге, чтобы потом согласиться, что принадлежат одному Священному Писанию. Но теперь боялись все — как христиане, так и мусульмане.

Назахат предложила гостье выпить кофе на свежем воздухе. На заднем дворе в беседке стоял стол со старыми стульями.

— Мне кажется, вы легко одеты, — забеспокоилась женщина, когда заметила, что Лейла немного дрожит. — Я дам вам теплую одежду в дорогу.

В беседке Назахат с наслаждением вытянула ноги, созерцая открывающийся вид. Лейла была восхищена тем, как эта девушка свободно говорит, как двигается. Чем бы ни кончилась война за независимость, она будет способствовать появлению новой анатолийской женщины, похожей на Назахат.

— Мне жаль, но я не читала ваших статей, — извинилась крестьянка. — Мне лишь известно, что вы смелая.

— Не смелее вас. Я не рискую жизнью.

— О! Вовсе не то о вас рассказывали патриоты, которые недавно проходили через нашу деревушку.

У Лейлы затрепетало сердце.

— Кто же эти патриоты?

— Молодые люди, которых мы приютили на несколько ночей. И потом немец. Мне поначалу не понравилось, что он здесь. Я с недоверием отнеслась к нему. Но потом быстро поняла, что он честный человек. Почти всю ночь деревня не спала, слушая его рассказы о древнем Хеттском царстве. После этого дети стали копаться в пыли в поисках осколков глиняной посуды. Как-никак это наша история. Никогда не нужно забывать, откуда ты пришел, чтобы знать, куда идти, не так ли?

Она зыркнула на Лейлу.

— Вы спасли ему жизнь. Его похвалы в вашу честь не иссякали. Я даже подумала, не влюблен ли он.

Лейла покраснела. Она не удивилась тому, что здесь говорили о Хансе. Анатолия была для него второй родиной. Он знал всю палитру ее красок и ароматов, пшеничные поля Каппадокии, кудрявую зелень холмов, горы и овраги, преданность и стойкость мужчин, нежность крестьянок, заменивших ему мать. Он знал об этой земле все — в отличие от нее.

— И как у него дела? — спокойно спросила Лейла.

— Хорошо. Он, как и вы, направлялся в Ангору. Нам пришлось долго идти по полям и болотам, дорога была слишком опасной. Но он оказался смелым. Ни разу не пожаловался.

Лейла была задета тем, с каким восхищением говорила о немце девушка. Она не хотела продолжать беседу о Хансе со слишком прозорливой Назахат. Такие, как она, называют вещи своими именами и заставляют собеседников смотреть правде в глаза.

Девушка вытянула из кармана лист бумаги.

— Нам тоже понадобится смелость. Посмотрите, что упало с неба недалеко отсюда, — с иронией добавила она.

Иностранный самолет сбросил листовки. Шейх-уль-ислам[52], высший исламский религиозный сановник, обнародовал фетву[53]против националистов, обвиняя их в «предательстве родины», и напутствовал солдат калифа истребить их. От страха по спине Лейлы пробежала ледяная дрожь. Решение, принятое по приказу султана и британцев, наверняка будет иметь драматические последствия.

— Это ужасно, — подавленно прошептала она. — Среди простолюдинов престиж религии нерушим, и многие отвернутся от националистов. Народ в массе своей еще не выступает за нашу идею. В стране вспыхивают восстания против повышения налогов и принудительной мобилизации, которую проводят люди Мустафы Кемаля. А теперь они будут охотиться на нас, чтобы убить.

Назахат также казалась расстроенной.

— К счастью, реакция Ангоры не заставит себя ждать. Мустафа Кемаль собрал вокруг себя религиозных сановников, которые выступили против фетвы. Но я тоже не слишком оптимистически настроена. Мы не должны погрязнуть в братоубийственной войне, нам нужно противостоять совсем другим врагам.

Крестьянка возлагала все надежды на Великое национальное собрание Турции, меджлис, который Мустафа Кемаль созвал в апреле. Наблюдая за этой решительного вида женщиной с узловатыми руками и коротко подстриженными ногтями, Лейла вдруг подумала, была ли у Назахат семья, дети, муж.

Парень пришел сообщить, что путь свободен для следующего перехода. А на вопрос Лейлы, откуда у участников Сопротивления такая информация, он вынул из кармана комок бумаги. Это были телеграммы. Назахат объяснила, что телеграфисты были настоящими героями. Без гроша в кармане, полуголодные, рискуя в любой момент быть разоблаченными, они все же умудрялись поддерживать тайную сеть, соединяющую большинство анатолийских сел.

— Благодаря им чувствуешь себя не так одиноко, — весело добавила она.

В тот же день женщины разделили обед с двумя мужчинами. Те были вооружены револьверами, кинжалами, патронные сумки перекинуты через плечо. Мужчины появились так тихо, что Лейла даже не поняла, откуда они взялись. Они спрятали оружие в мешки с углем и уложили на телегу.

Перед тем как уйти из временного убежища, Лейла сменила наряд. Пока она переодевалась, Назахат, сидя на табурете, рассыпалась в комплиментах по поводу тела гостьи. Смеясь, Лейла ответила, что дети изуродовали ее живот и сердце. Надев теплую одежду, пропитанную запахом незнакомых трав, дочь Босфора аккуратно сложила свои вещи, и у нее создалось впечатление, что она оставляет частичку самой себя здесь, на этой ферме, которую наверняка больше никогда не увидит.

Ханс Кестнер спешил по крутой улице Ангоры. Из всех друзей и братьев по борьбе лишь ему нравилось это суровое местечко с населением в двадцать тысяч душ, возведенное на скалистом пике между реками. Здесь еще остались следы хеттов. Здешние строения были скромными, а маленький деревянный домишко служил убежищем для новой национальной ассамблеи, но Ханс находил некое ностальгическое величие в руинах оборонительных укреплений и храма императора Августа. Однако сегодня его переполняли радость и волнение, не имевшие ничего общего со страстью к археологии. В списке последних беженцев из Стамбула фигурировало имя Лейлы-ханым.