Анри де Бобиналь скончался в последние дни 1938 года, через несколько недель после публикации той статьи, от тяжелейшего сердечного приступа.

А вот Поль-Эмиль Вайян, другой профессор Коллеж де Франс, причастный к этой истории, был в добром здравии. Это он обнаружил литературный плагиат в тексте «Лабиринта бесчеловечности». Я повторила ему то, что сказал Сенгор об Анри де Бобинале. И профессор Вайян рассказал все, что знал. Его прямота достойна уважения: «Месье Сенгор прав. Статья Бобиналя о «Лабиринте бесчеловечности» – заведомая ложь. В последние годы жизни Бобиналь повел себя как убежденный расист – это тот, кто раньше так любил и защищал культуру коренных народов Африки. Разгадку этого противоречия следует искать в природе человека. Когда появилась книга этого африканца, Бобиналь был в бешенстве. И выдумал космогонический миф бассеров, откуда автор якобы позаимствовал фабулу своего романа. Он признался в этой проделке одному из наших общих друзей. Настоящий плагиат – литературные заимствования – обнаружил и предал гласности я. Тем не менее я убежден, что месье Элиман – настоящий писатель».

Вот такие разоблачения я услышала от Поль-Эмиля Вайяна. И тут мне вспомнился вопрос месье Сенгора: почему Элиман и его издатели, зная, что Бобиналь лжет, не выступили с опровержением? Какую тайну скрывал Т. Ш. Элиман, настолько страшную, что он предпочел отмолчаться и стерпеть клевету, вместо того чтобы заявить о своей невиновности?

Мне захотелось это узнать. Но началась война, и в этих условиях предпринять какие-либо розыски стало невозможно. Война и сопротивление нацизму захватили меня целиком, и расследование, посвященное Элиману, пришлось отложить.

Снова вернуться к истории «Лабиринта бесчеловечности» мне удалось только сейчас, в 1948-м году. После нескольких недель поисков я нашла в Париже одного из трех бывших сотрудников издательства «Жемини», месье Андре Мерля. Двое остальных были Пьер Шварц (попал в Дахау) и мадемуазель Клер Ледиг, секретарь издательства (ее обрили наголо за сожительство с оккупантами). Андре Мерль работал в «Жемини» бухгалтером, когда там вышел «Лабиринт бесчеловечности». Я сообщила ему цель своего визита, и он сказал, что никто в издательстве ни разу не видел Элимана. За исключением Шарля Элленстейна и Терезы Жакоб. Я сказала, что не знаю, как их найти.

И тогда Мерль по секрету рассказал мне, что в последний день, когда он видел своих работодателей в помещении «Жемини», они ссорились. Элленстейн хотел покинуть Париж, поскольку в городе стало небезопасно для таких, как он, то есть для евреев. Тереза Жакоб предпочитала остаться в столице, а не бежать. Наконец Элленстейну удалось убедить ее уехать. Я спросила Мерля, знает ли он, куда они собирались направиться. Вот его ответ:

– Они упоминали два поселка в провинции, где у них были загородные дома: Кажар и Тарон в департаменте Нижняя Луара.

Не задумываясь ни на секунду, я отправилась в Кажар. В начале оккупации департамент Ло находился в Свободной зоне, в отличие от области Луары, которая вплоть до мая 1945 года кишела нацистами.

Я не сомневалась, что в Кажаре у супругов-евреев было больше шансов выжить, чем в Тароне, и уже через несколько дней после беседы с Андре Мерлем очутилась в прекрасной долине реки Ло. Мне хватило двух дней, чтобы, наведя справки у местных жителей, установить: если Шарль Элленстейн и Тереза Жакоб и находились в Кажаре в начале войны, то не до ее конца, во всяком случае не вдвоем. Одна из соседок сказала, что в 1942 году они расстались. Тогда же, в 1942-м, Шарль куда-то уехал. Тереза тоже уехала, но позже, уже после войны, в 1946-м. Соседка, естественно, понятия не имела, куда могли направиться тот и другая. «Они держались очень замкнуто, пока жили здесь, – сказала она. – Были вежливые, но редко с кем-либо разговаривали. По-моему, они и друг с другом мало разговаривали».

Три дня спустя я уехала из Кажара в Тарон, надеясь там отыскать след Шарля Элленстейна и Терезы Жакоб.

Был конец зимы. Воздух Тарона, холодный и бодрящий, пощипывал щеки. Ветер с океана гнал его по улицам короткими и резкими порывами. Я быстро нашла ночлег и спросила у хозяина гостиницы, не встречался ли он с мужчиной по имени Шарль Элленстейн или с женщиной по имени Тереза Жакоб. Он ответил отрицательно, но добавил, что, если я хочу кого-то здесь найти, то лучше порасспросить народ на рынке.

Я оставила чемодан в номере и вышла. Эти места могли бы послужить идеальной декорацией для курортного детектива. Да и я чувствовала себя героиней детективного романа на литературную тему, расследующей бесследное исчезновение писателя.

Я пересекла поросшие травой дюны, окаймлявшие пляж, словно крепостные стены, и спустилась к морю, где, словно сторожевые вышки, стояли рыбацкие тони. Солнце садилось. Помнится, я подумала тогда: вот так Т. Ш. Элиман исчез из жизни, беззвучно, как солнце опускается в океан. На меня вдруг навалилась огромная усталость, и, вместо того чтобы обойти портовые кабачки в поисках Терезы Жакоб и Шарля Элленстейна, я решила вернуться домой и отдохнуть. Расследование можно начать и завтра. Я поужинала у себя в гостинице и перед сном перечитала несколько страниц «Лабиринта бесчеловечности».

Проснулась я около четырех утра и больше не могла заснуть. В пять часов я решила пойти посмотреть восход солнца. На набережной уже сидела какая-то женщина. Я поздоровалась с ней. Она мгновенно обернулась, наверное от неожиданности. И хотя еще не совсем рассвело, я тут же узнала ее: это была Тереза Жакоб. Я поняла, что она меня тоже узнала. Однако мы обе молчали. Только когда взошло солнце, она сказала:

– Вы меня нашли.

Голос у нее оказался не такой, как в моих воспоминаниях: он звучал мягко и почти умиротворенно, – а мне запомнился нервным и торопливым. В отличие от голоса лицо не изменилось, оно было таким же молодым и прекрасным, только щеки немного впали.

– Здравствуйте, мадемуазель Жакоб. Значит, вы помните меня.

– Да, я помню вас, мадам Боллем.

– Пожалуйста, называйте меня Брижит.

– Я помню вас, Брижит. Помню неприятный разговор, который состоялся у вас с Шарлем и со мной по поводу Элимана. Полагаю, это его вы ищете. Но осталась только я.

На нее напал сильнейший приступ кашля, который долго не утихал. Она сказала, что у нее не совсем здоровые легкие, и добавила, что лучше бы продолжить нашу беседу там, где тепло. Я поняла это как приглашение и пошла за ней. По дороге она закашлялась еще два раза, но уже не так сильно. Через десять минут мы пришли к маленькому домику, выкрашенному в голубой цвет. Мы расположились в гостиной, и я спросила, можно ли записать нашу беседу. Она не возражала. Я включила маленький магнитофон, с которым почти не расставалась, а затем внимательнее оглядела место, где мы находились.

– Это дом родителей Шарля, –