Утро следующего дня Ворон встретил в горнице княжеского терема. Солнечный свет играл на гранях хрустального греческого бокала, наполненного крепким, прозрачным как слеза медом. Это был уже далеко не первый бокал – и Ворон был уже изрядно пьян, когда в комнату вошел служка и поклонился.

– Чего тебе?

– Князь, бабка твоя Добронега велит тебе к ней явиться.

– Это еще зачем?

– Не сказывала, а просто велела передать, что ждет тебя.

– Не пойду. Так ей и передай.

– Она знала, что ты так ответишь. И велела передать тебе вот это. – Служка вынул из пояса небольшой предмет и положил на стол перед Вороном. Ворон нехотя взглянул.

Перед ним на гладко оструганных досках стола лежала маленькая глиняная уточка. В последний раз он видел ее лет десять назад, но сразу узнал: этот кривоватый бочок и не по размеру большой клювик. Воспоминания нахлынули, как весеннее половодье. Тогда ему было года четыре, и он, как все китежские мальчишки, учился плавать. Без этого умения в озерном городе невозможно было выжить. Маленький Ворон старался из всех сил, но наука эта никак не хотела ему покориться. Как только он входил в воду, будто тысячи холодных цепких рук начинали хватать его за ноги и тянуть на дно, в темные глубины, где средь бурых водорослей плавали огромные сомы, ждущие своей добычи – живой и сладкой человеческой плоти, где прекрасные русалки с зелеными волосами водят в призрачном лунном свете медленные хороводы, в царство водного царя, откуда живым нет возврата. При одной мысли о сомах Ворон начинал хватать ртом воду, кашлять и шел ко дну топориком. Дядька-воспитатель выхватывал его из воды, хлопал по спине, чтобы выбить воду, и усаживал на берег – смотреть, как другие мальчишки плавают и ныряют, широкими саженками пересекая во всех направлениях водную гладь озера. Было и стыдно, и обидно. Обидно даже непонятно почему, но обидно до слез.

Об этой горести узнала бабка Добронега. Она еще жила в городе, обладала статной фигурой, ходила в богатых, шитых золотом нарядах, но уже тогда слыла в Китеже сильной колдуньей.

Она позвала к себе внука, налила теплого молока, дала медовый пряник и обстоятельно обо всем расспросила. Ворон сначала отмалчивался, а потом, разомлев от молока и пряника, взял да и все выложил – и о сомах, и о русалках, и о водяном царе.

Добронега подумала некоторое время, усадила внука на колени и рассказала историю о смелой уточке. Уточка эта была непростой. Плавала она по волнам моря-окияна еще тогда, когда и земли-то еще в помине не было, а на свете была только одна вода. Но смелая уточка исхитрилась, нырнула и, хоть море-окиян был куда как поглубже нашего озера, смогла достать до дна и вынести на свет кусочек земли. От этого-то кусочка под лучами светлого солнышка и разросся большой наш мир с лесами и болотами, с полями и горами.

Вот за это храброй уточке от всех зверей, птиц и рыб, от духов водных и лесных – почет и уважение. И если кто уточку ту у себя в друзьях имеет, тому ни сомы, ни русалки не страшны.

Ворон слушал как завороженный и, конечно же, захотел подружиться с уточкой.

– Это не так просто, – ответила ему бабка Добронега, – готов ли ты постараться, с лентяями и трусишками уточка дружить не станет?

– Готов, – с нетерпением выпалил маленький Ворон.

После этого они с бабкой долго ходили вокруг озера. Оказалось, что для того, чтобы с уточкой подружиться, нужно слепить ее из глины, но не из одной, а из семи разных глин, взятых с семи разных мест: с берега озера и ручья, из обычной лужи, с горы и из оврага, из леса и из пустоши. Потом глины эти с волшебными заговорами смешали в один комочек, и при свете полной луны Ворон наконец вылепил уточку, а Добронега обожгла ее в домашнем очаге, зашила в ладанку и повесила внуку на шею.

Была середина лета. Ворон вновь пошел на песчаный берег озера. Он твердо верил в силу маленькой глиняной уточки. Вошел в воду, и она подхватила его, уже не холодные, а нежные и теплые руки легко понесли его по волнам. Вода струилась и ласкала, давала ощущение полета. Восторгу его не было предела. Он не расставался с уточкой ни на минуту – она всегда была с ним в ладанке. И так продолжалось лет до десяти. Тогда он как раз учился грамоте, читал про былые времена, про народы и разных богов.

Но истории про уточку нигде не встречал. Тогда он побежал к бабке и спросил у нее, откуда она узнала про уточку. Добронега рассмеялась, узнав, что внук до сих пор носит глиняную игрушку в ладанке.

– Это всего лишь старая сказка, которую рассказывала мне когда-то моя старая-престарая няня, родом от чуди белоглазой. А тебе я ее рассказала для того, чтобы подбодрить. Ты был маленький и отчаянно боялся воды. Надо же было как-то тебя успокоить! Сказки для того и придуманы.

Она посмотрела на Ворона. Тот держался рукой за ладанку и выглядел обескураженным. Добронега щелкнула его по носу и сказала твердо:

– Не всякой сказке верь. И не горюй – ты страх сам преодолел. И уточка тут совсем ни при чем.

С тех пор Ворон перестал носить ладанку. Со временем и забыл о ней. И вот та самая уточка, с помощью которой он научился плавать, лежала перед ним.

Замыслила что-то бабка, впрямь – нужно сходить. Ноги были ватными. Ворон вышел на двор, зачерпнул ведерком воды из колодца и опрокинул на себя. Холодная вода привела его в чувство. Кликнул слуг, обрядился в свежую рубаху, пристегнул плащ, выбрал в конюшне свежего коня и отправился в заповедный лес.

Лес встретил его сумрачной прохладой. Копыта коня утопали в мягком мху, звуки гасли среди огромных темных елей. Солнце почти не пробивалось сквозь разлапистые ветви.

Подъехав к домовине бабы Еги, Ворон привязал коня и начал взбираться по крутой лестнице. Дверца отворилась с тоскливым скрипом. В избушке было темно. Что-то едва уловимое шевельнулось во мгле:

– Приехал? Заходи.

Добронега чиркнула кресалом, и в очаге заплясал легкий огонек. В последнее время она сильно похудела, одежда висела на ней как на пугале. На исхудавшем лице особенно как-то явственно стали заметны крючковатый нос и большие, черные, яростные очи.

Ворон, согнувшись, вошел, уселся на сундук и вопросительно посмотрел на бабку.

– Несолоно хлебавши?

– Уже донесли?

– Ты думаешь, раз я в лесу живу, так и не знаю ничего? Поболе тебя еще знаю, князь. А уж понимаю и еще больше.

Ворону вовсе не хотелось выслушивать назидательную болтовню. Но сил не было подняться и уйти.

– Зачем звала?

– Уж и просто так не хочешь бабушку свою навестить? Обязательно тебе причина нужна?

Однако Ворон знал, что просто так Ега никогда за ним не посылала. Но промолчал – говорить тоже сил не было. В густом сумраке тесной бабушкиной избушки он сидел, устремив глаза на пламя очага. Добронега, ведя разговор, перебирала подвешенные к кровле пучки сушеных целебных трав и кореньев. Протянула Ворону корешок: