Деревня Полянка находилась на опушке леса. Несколько дворов, на каждом по корове и по кобыле, коней не было, зачем они крестьянам, чай, не воины! Было небольшое поле, которое пахали сообща. Лошадей иногда жалели и поле часто обрабатывали так — трое тянули борону, двое прижимали ее, и она скребла по земле, вгрызаясь в нее сучьями. Земля сопротивлялась, но каждый раз покорялась воле людей. Весной мужики были заняты пахотой — несколько человек налегали на борону, а на краю поля лежали луки и колчаны со стрелами — на случай опасности, иногда поблизости бродили чужие, уже давно люди боялись встреч с татарами, хотя в эти края они особо и не заходили. Летом присматривали за полем и ходили на охоту.

Бажену было одиннадцать лет. Пахать ему еще не давали, тяжеловатая работа для ребенка, а в лес за грибами и ягодами посылали.

Весна была жаркой и старики говорили, что будет засуха. Зимовать, дескать, придется впроголодь. Теперь вся надежда была на лес. Грибы не хлеб, но с голоду помереть не дадут. Но сейчас и грибов не увидишь, такая жарища, а дождя все нет. Ну, хоть ягодками разжиться. Лето дано уже в разгаре, разные ягоды поспели.

С самого утра Бажен с товарищем-погодком, Всемилом, отправились в лес. Оба они были рослыми, крепкими для своих лет. Бажен, рыжий, лицо в конопушках, дружок его русый, а лицо с раскосыми глазами, больше на половца похож, чем на русича. Говорили, что прабабка его из половчан была, да Бажену это неинтересно. Главное, найти ягод побольше. Напороться от пуза и в деревню принести побольше. А если косой попадется, или белку удастся подбить, это совсем удача будет.

На белок с зайцами они, конечно, не рассчитывали, но луки с собой взяли. Отец Всемила был мастер знатный и сделал обоим отменные луки под руки их детские. От настоящего оружия, которым и врага убивали, и дичь били, они отличались только размерами. Тетива из сухожилий звериных так и поет под руками, когда выпускаешь стрелу. Очень хорошие луки делал Вячко, Всемилов отец, ни у кого таких не было. И для детей сделал как для взрослых, не пожалел ни времени, ни старания.

На охоту ребята, конечно, не надеялись. К этому нужно загодя готовиться. Охотились чаще всего гурьбой, загоняя медведей, а потом делили на всех. На мелочь обычно не ходили, разве что по одному. Не бегать же толпой за одним зайцем, чего там поделишь? И ведмед — это много мяса, правда, опасный зверь, но что тут сделаешь. Эвон в прошлый раз задрал одного во время охоты. Так лапой двинул, аж волосы начисто с головы сбрил. А еще ране и отца Баженова порвал.

…Лес начинался сразу за полем. Бажен любил лес, ему нравилось ходить по густым зарослям, искать грибы да ягоды, слушать пение птиц и вторить им на свирельке. Охота была ему не по душе, и лук носил с собой больше на всякий случай — если уж заяц под ноги попадет, то тут сам бог велел стрельнуть по нему. Природу мальчик любил и старался ей не вредить — отец учил его, что если ты не будешь попусту убивать зверушек, то и они на тебя обиды держать не станут, а случится что, еще и помогут. Правда, отца это не спасло. Но Бажен все равно на лес был не в обиде, хотя поклялся, что будет убивать медведей (не смотря на всю его нелюбовь к охоте), как только представится такая возможность. Только ни одного еще не убил, не встречал он их пока. А Всемил был таким же, как все. Мать-природа была ему побоку, лишь бы наесться от пуза.

…Они вошли в лес и погрузились в особую тишину, когда слышен каждый шорох. Под покровом густого леса они шли все дальше и дальше от опушки. Бажен знал много ягодных мест и Всемил всегда доверялся ему. Здесь брусника, тут черника, тут земляника. Однажды Бажен наелся перезрелых ягод и опьянел как с медовухи, над ним потом смеялась вся округа, пьяницей называли. А ведь всего-то несколько горстей проглотил зараз. Ягода была приторно-сладкая, какой бывает только перезрелая. Слишком сладкая, такую хочется глотать и глотать, пока не наешься вволю. Или пока не захмелеешь, если ты ребенок, не пробовавший пьяного меда.

Но сейчас такой ягоды еще не будет, рано, не перезрела еще.

— Где ягода-то? — спросил хмурый Всемил, рыская глазами по траве.

Шел он как боров, под ногами трещало так, будто по лесу бежала целая дружина.

— Вот ты чудо-юдо! Дальше надо идти, — ответил Бажен. — Здесь нету ничего. Собрали, когда лесовали в прошлый раз. На обратной дороге и порвали всю ягоду.

— Лесова-а-ли, — передразнил Всемил. — Одну лисицу скопом поймали, от и вся лесовка. Лисовали, я бы сказал.

— Не шуми как корова, чудо ты юдо! — прошипел Бажен. — Ходи тихо, весь лес расшугаешь!

Всемил замолчал, стараясь идти потише, но ветки под его ногами все так же громко трещали — он, и правда, был неуклюжим.

— Корова! — улыбнулся Бажен. — Чисто корова!

— Сам ты корова! — обиделся Всемил. — Очень даже тихо иду. Ветки сухие под ногами, я же при чем?

— У меня тоже под ногами, а я иду тихо, — заметил Бажен. — Лес не любит когда шумно, он тишину любит. Перестань трещать и услышишь, как лес говорит.

Всемил замер на месте и стал прислушиваться. Где-то чирикали птицы, долбил дятел, шуршала листва. Слушал он недолго.

— И ничего он не говорит, чего ты вираешься?[1] Птицы это…

— Птицы — это и есть лес. Мне батька давно еще говорил. Слухать заставлял. И ты учись или так и будешь глухой… Слышишь, иволга запела? Прямо как свирель! Ляпота-то какая!

Пение иволги и правда, было похоже на игру свирели, она то щебетала, то свистела тонким голоском, будто подражая свирельщику. Хотя, кто еще кому подражает!

Бажен достал из сумы свою дудочку и стал на ней играть, словно насмехаясь над птицей.

— Ну, птичка, ну свистит, — нарочито грубо сказал Всемил. — Что ж тут такого? Пошли уже за ягодами! Показывай, где они. Нам еще поесть успеть, да собрать два лукоха полных. Неча здесь птиц слушать.

— Экий ты злой, Всемил! Никакой красоты в тебе нету! — Бажен убрал свирель.

— Я как все. А вот ты иногда дурить начинаешь. Мне батя говорил — ты, мол, весь в своего папку, не пойми о чем думаешь. Все о птичках, да о свирельках.

— Ладно, пойдем, ягоды кажу! — перебил Всемила Бажен. — Вот дурю я, дурю, а с лесом дружу. А ты здесь пропадешь. Покрутись на месте и дорогу домой забудешь.

— И ничего не пропаду.

— А вот с какой стороны избы наши стоят?

— Избы? — Всемил оглянулся и ткнул пальцем за спину. — Там!