– Никого не было.

– Как насчет… как насчет той фигуры, которую вы видели утром у фермерского дома? Той, с головой птицы?

– Я была уставшая. Я плохо спала. А то был всего лишь рабочий с фермы по пути в поле, наверно.

– А фигурка, которую оставили у вас под дверью? Она-то ведь была вполне настоящая?

– Детская игрушка, кто-то выбросил.

Теперь я еще больше смутился. Но меня совершенно не касалось, если Сьюзен решила, что она все выдумала и, в конце концов, не нуждается в моей помощи. Если честно, я почувствовал облегчение.

– Вы ведь никому не рассказали, правда, Николас?

– Я рассказал моему другу Абелю Глейзу.

– Но вы ничего не сказали Вильяму Сэдлеру?

– Ни слова.

– Поклянитесь, что вы ничего не расскажете Вильяму. Я бы не хотела, чтобы он беспокоился.

– Отлично. Клянусь.

Я поглядел туда, где Вильям Сэдлер болтал со своим отцом (так я решил – между ними было заметное сходство). Они вместе смеялись. Под моим взглядом он поднял свой кубок и осушил его. Я снова перевел взгляд на Сьюзен. Выражение ее лица, которое я лучше всего могу описать как нежное нетерпение, рассказало мне все, что требовалось знать, и разрешило загадку или хотя бы ее маленький кусочек.

Что там Сэдлер сказал мне в своей комнате в колледже? Он самодовольно подтвердил привязанность к нему Сары Констант и отпустил какое-то замечание, что это у них семейное. Потом он упомянул не Сару, а Сьюзен, правда, тут же осекся.

Полагаю, я мог бы выпытать у нее этот секрет. Она была должна мне хотя бы это, по крайней мере после своих сказок про отравление и людей в птичьих масках. Но чтобы узнать правду, не требовалось ни силы, ни хитрости. Ее секрет был написан у нее на лице. Она была влюблена в Сэдлера. Возможно, в прошлом это чувство было сильнее, но на ее лице все еще читались следы привязанности к этому беззаботному студенту.

И вот она снова взглянула на меня. Наши головы по-прежнему были рядом. Нас связывала тайна, или так скорее всего это выглядело. Я вдруг подумал, что она хочет, чтобы Вильям Сэдлер увидел ее – увидел нас – вот так, шепчущихся, почти соприкасающихся головами. Если повезет, это может заставить его испытать укол ревности. Но Сэдлер был слишком занят тем, что наливал себе очередной бокал из бутылки под рукой. Он совершенно не замечал Сьюзен, смотревшую на него.

– Да, – сказала она наконец. – Можете считать меня Розалиной.

– Розалиной? Я не понимаю.

– Понимаете, Николас Ревилл. Ваш вид говорит мне это. Считайте меня Розалиной из вашей пьесы, из «Ромео и Джульетты».

В этот момент к ней подошла ее кузина Сара и потребовала ее внимания, взяв за руку и сказав, что хочет поговорить с ней. Должен заметить, что Сьюзен хорошо разыгрывала родственную преданность. Она мягко улыбалась и терпеливо слушала.

Я отошел. Оставалось совсем мало времени, чтобы успеть переодеться в мой костюм Меркуцио.

Занимаясь приготовлениями в боковой комнатке, в которой мы одевались, я ломал голову над тем, что она сказала. Рядом со мной был Джек Вилсон, облачавшийся в одежды Тибальта. Лоренс Сэвидж тоже был там. Так как его выход был в самом начале, Лоренс уже нарядился Бенволио, родственником и другом Ромео.

– Ну как, твои удары наготове, Ник? – сказал Джек. – Видать, последний раз мы с тобой сражаемся в этой пьесе.

– По крайней мере, здесь нет сцены, с которой я мог бы свалиться.

– Alla stocatta.

Он сделал выпад в мою сторону, но я был занят тем, что застегивал всякие крючки на своей одежде и находился не в лучшем настроении для легкомысленных выходок.

– Джек, ты знаешь эту нашу трагедию лучше, чем я. Там ведь нет женщины по имени Розалина, так ведь?

Может показаться странным, что я спрашивал о персонаже из «Ромео и Джульетты», хотя верно то, что мы не можем взглянуть на пьесу со стороны, пока играем в ней, и почти никогда не читаем и не изучаем сочинение целиком, только собственные роли и куски. Все-таки еще более странным было то, что каким-то образом я проглядел важный персонаж. Но Джек тоже растерялся:

– Розалина? Есть одна Джульетта, одна леди Монтекки, одна леди Капулетти… Кормилица, конечно…

– Там есть Розалина, – вмешался Лоренс, – только она не появляется на сцене.

Джек хлопнул себя по лбу.

– Конечно есть, – сказал он.

Видя, что я по-прежнему не понимаю, Лоренс Сэвидж принял слегка высокомерный вид, заставляя меня ждать объяснения.

Затем он прочитал несколько строк:

На празднике обычном Капулетти

Среди веронских признанных красавиц

За ужином и Розалина будет —

Красавица, любимая тобою.

Увидев, что я все-таки не улавливаю, о чем идет речь, он вздохнул:

– Розалина – это первая любовь Ромео. Я должен знать, потому что Дик Бербедж начнет изливать мне душу примерно через полчаса. Помнишь, Ромео не принимает участия в стычке в начале пьесы, потому что бродит, страдая от безнадежной любви, в тенистой роще сикомор. Он тоскует по своей Розалине.

– Но когда он замечает Джульетту, он забывает о Розалине, – сказал я.

– Да, ей не удержать его ни «ясным взором», ни «трепетным бедром», – сказал Джек.

Я должен был бы помнить Розалину. Это моя реплика о ясном взоре. Лично мне вполне хватило бы и трепетного бедра.

– Что тебе до Розалины, Ник? – спросил Лоренс. – Ищешь, как можно улучшить сочинение Шекспира? Чтобы Ромео не убивал себя в конце концов, а возвратился бы к Розалине?

Мне вдруг представилась совсем другая трагедия – которая совсем и не была бы трагедией. Ромео выживает и женится на Розалине.

– Не думаю, чтобы публике это понравилось, – сказал Джек. – Счастливый конец у «Ромео и Джульетты»? Да ладно.

– Так, просто любопытно, – ответил я.

Но теперь я понимал слова Сьюзен Констант и ругал себя за тупость. Она видела трагедию во дворе «Золотого креста». Строки о Ромео и Розалине, должно быть, задели ее за живое – и задели больно. Сьюзен, как в зеркале, увидела себя в персонаже, о котором говорится, но который так и не появляется на сцене.

Место Розалины в сердце Ромео занимает Джульетта. Возможно, точно так же и Сара Констант вытеснила свою кузину Сьюзен из сердца Вильяма Сэдлера, если только он был способен на что-либо столь самоотверженное, как сердечная привязанность. Если все происходило именно так. Какие доказательства у меня были? Замечание Сэдлера, брошенное мимоходом, и (что гораздо более важно) взгляд, которым только что одарила его через весь зал Сьюзен, взгляд, в котором сочетались обожание и нетерпение.

Что делает по пьесе Розалина, когда Ромео покидает ее? Ничего. Или же, если она что-то и делает, мы никогда об этом не узнаем, потому что «Ромео и Джульетта» – не ее история.