Мы счастливы, что наши родители возвращаются в те часовые пояса, где они живут. Мы счастливы, что наши соседки по комнате в общежитии не все со странностями (кроме одной, которая ест только йогурт с черникой на дне и никогда не носит обувь, даже на улице, чем она ей не угодила?). Мы с радостью выбираем себе предметы, наконец-то определяемся с жизненными путями, после того как наши родители («Ваши отцы, вы хотите сказать», – звучит в наших головах неумолимое напоминание наших матерей) восемнадцать лет таскали нас по миру.

Мы счастливы изгладить свое прошлое. Быть аккуратненькими, чистенькими, американскими – до тех пор, пока нашим мнением о политике не поинтересуются умненькие парни и девушки, которые выросли, слушая Национальное общественное радио США, и пригласили нас присоединиться к их акции протеста в поддержку минимальной заработной платы перед кабинетом ректора в среду. (Это свидание? Мы на это надеемся.) Это приглашение и последующий ночной разговор в столовой о ноябрьских выборах, в ходе которого мы храним подозрительное молчание, сосредоточившись на придании своему шоколадному кексу формы человеческой головы, открывают для нас две вещи: 1) мы знаем, как зовут президента нашей страны, на пятьдесят процентов уверены в имени вице-президента, но не имеем ни малейшего представления, когда дело доходит до госсекретаря; и 2) мы знаем имя президента/ диктатора/ правящей хунты наших бывших заграничных домов, где мы жили еще три недели назад, но не имена вице-президента/ оппозиционной партии/ сидящих там в тюрьме диссидентов, что доказывает нашу безнадежность в политике по обеим позициям. Зато нам известно, где можно купить американские сухие завтраки и газированные напитки, когда-то напоминавшие нам о доме – там и где можно найти настоящую тамошнюю еду, которая теперь напоминает нам о доме – здесь.

Через два месяца после начала семестра мы озадачиваем своих соседок по комнатам одержимостью (их слова) Хеллоуином, украшением общих помещений гирляндами черных летучих мышей, пластмассовыми оранжевыми тыквами и компакт-диском с фильмом «Дом с привидениями». Пока единственная из соседок, которая всегда высказывается вслух, та, с мягкими каштановыми волосами, неделей раньше заметившая нам, что мы с начала семестра не меняли простыни, не настаивает: «Хватит – значит, хватит», и не запускает компакт-диск из окна на манер фрисби. Неизменно вежливые (ведь это, в конце концов, мы в семилетием возрасте игнорировали дразнивших нас китайских/ боливийских/ нигерийских детей, кричавших вокруг: «Иностранец! Белая задница!», и ловко забивали гол на местном футбольном поле), мы пожимаем плечами и возвращаемся в свои комнаты, где плачем в течение часа и съедаем все припасенные на Хеллоуин конфеты, которыми собирались угостить своих соседок по комнате.

В середине семестра мы встречаемся с нашими консультантами по поведению, которые выражают озабоченность, что мы плохо успеваем по китайскому/ испанскому/ корейскому языкам. Мы пытаемся объяснить, что на наших промежуточных занятиях полно студентов, чьи родители говорят на этих языках. Наши консультанты по поведению перебивают нас, мягко, но с торжествующим блеском в глазах: «Но разве вы не жили четыре года в Китае/ Мексике/ Корее? В вашей справке из школы говорится, что вы изучали этот язык, пока жили там».

Мы не пытаемся воспроизвести для них смехотворную рутину языковых занятий в нашей Американской школе, где в течение часа учителей жестоко дразнили по-английски школьники-экспаты, прежде чем те отступались, признавая ежедневное поражение, и задавали домашнее задание, которое никто не выполнял. Мы не пытаемся объяснить, до какой степени языковые занятия в колледже вызывают у нас теперь взрыв воспоминаний, каким образом при звуке знакомо незнакомых наречий в памяти мгновенно всплывают рынки с окровавленным мясом/ резкий вкус свежего лайма и кинзы/ движение вверх по эскалатору с киванием в такт корейской эмбиент-поп-музыке, чтобы купить в сеульском торговом центре одежду, которая не подойдет. Мы покорно склоняем головы и обещаем заниматься лучше.

Лучше мы не занимаемся, и в один из дней преподаватели просят нас остаться после занятия. Мы сидим за своими столами, пока другие студенты шуршат бумагами и забрасывают на плечо рюкзаки. Мы нервно рисуем в тетрадях маленьких человечков.

– Вы ужасные студенты, – говорят нам преподаватели, как только аудитория пустеет, – но акцент у вас идеальный. Почему?

И тогда мы рассказываем им о Шанхае/ Мехико/ Сеуле, а они рассказывают нам о Ханчжоу/ Сьюдад-Хуаресе/ Пусане, в которых выросли. Следующий час мы проводим, предаваясь воспоминаниям о таких странностях, как собаки в клетках в китайских зоопарках/ мексиканских наркокартелях/ корейской игре, похожей на игру в бабки. Когда звенит звонок, преподаватели и мы, вздрогнув, возвращаемся к действительности. Нервничая, смущаясь, преподаватели говорят, как приятно было вспомнить свою родину. Мы соглашаемся. Преподаватели спрашивают нас, что мы делаем в четверг вечером. Большинство из нас заняты. Некоторые – свободны (и безнадежно наивны), чтобы прийти в скромные квартиры наших преподавателей на домашнюю еду. Из этих нескольких двое теряют девственность с нашими преподавателями языка, перемежающими ласки какими-то словами, которые мы смутно узнаем, но не можем перевести на американский английский, когда на следующий день наши лучшие подруги пристают к нам с расспросами.

С наступлением лета наши родители с удовлетворением узнают, что мы нашли работу. Они предполагают, что она будет в их нововыбранных американских городах, поскольку недавно они вернулись в Штаты, чтобы быть поближе к нам. (Вряд ли это было подлинным стимулом, учитывая, что в этих городах находятся также и корпоративные штаб-квартиры.) Они поражены и разочарованы, узнав, что мы отправимся за границу, возвращаясь в страны, где жили подростками, чтобы поработать для выпускающего путеводители издательства, нанимающего студентов колледжей.

– Редакторы сказали, что мы идеально подойдем для этой работы, – объясняем мы.

– Сколько вам заплатят? – спрашивают родители, смирившись.

– Нисколько, – признаемся мы, – но нам покроют дорожные расходы!

Следует долгое молчание, и мы поспешно меняем тему. Наши родители предлагают нам работу на неполный рабочий день осенью.

5 июня мы летим в Сингапур/ Гамбург/ Либерию[45], наслаждаясь предстоящим возвращением домой. Мы улыбаемся пассажирам с сингапурскими/ немецкими/ костариканскими паспортами, которые отодвигают своих детей подальше от нас. В полете, пока все спят, мы пишем в своих дневниках: «Не могу дождаться возвращения домой!!!» – и засыпаем, только когда самолет заходит на посадку.

На такси мы едем к своим лучшим школьным подругам. Это немного странно, потому что наши лучшие подруги проводят лето на органической молочной ферме в Вермонте, но их родители встречают нас любезно, угощают домашним печеньем и расспрашивают о колледже. Мы преувеличиваем его достоинства, точно так же, как наши родители преувеличивали достоинства жизни за границей, рассказывая о ней родственникам во время поездки домой. На следующий день мы знакомимся со своими маршрутами.