Когда под Кирой Ильиничной сомкнулись толщи воды, и все вокруг стало мутным, ужасно проблемным, она впала в тупую прострацию. Мир перевернулся, но как-то не доходило. И лишь когда потряс удар — крыша внедорожника упала на дно — она очнулась и вновь заголосила. Попыталась сориентироваться в пространстве — но здесь же ни черта не видно! «Ты сейчас помрешь!» — пронзила ужасная мысль. И женщина завертелась, как укушенная, ведь она не может умереть, мир мертвых — это для других, а она — избранная! Какое счастье, что она не пристегнулась! В закрытый салон уже просачивалась вода. Кира Ильинична извернулась, выгнула позвоночник и стала тужиться, чтобы открыть машину. Но дверь не открывалась — возможно, ее заклинило. Или давление воды с обратной стороны было избыточнее, чем ее усилия. Точно! Какие-то знания из курса начальной физики в голове сохранились. Нужно подождать, пока уравняется давление внутри и снаружи. Она открыла окно (аккумулятор, как ни странно, еще работал) и принялась протискиваться к полу, который в одночасье превратился в потолок. Она цеплялась за выступающие части панели, больно ранила свое ухоженное тело, задыхалась. А вода уже хлестала, наполняя салон — ледяная, зловонная. К черту дверь! Захлебываясь водой и страхом, она нырнула, отыскала на ощупь открытое окно, стала протискиваться через него, помогая себе бедрами…

Кира Ильинична вынырнула, бог знает, где, ее несло течением. Женщина истошно визжала, видя, как летят в глаза склонившиеся над водой заросли ивняка. Зацепилась за какую-то ветку, стала подтягиваться. Ветки хлестали по лицу, оно уже превратилось в сплошной кровоточащий нарыв. Она почувствовала дно и чуть не лишилась чувств.

Островская выползла на глинисто-каменистый берег, путаясь в траве, в побегах молодого тальника. Без сил, никакая, в разорванной куртке, со спутанными в колтун волосами. Выбираясь из машины, она потеряла свой элегантный сапог, а носок порвался, она была боса на одну ногу. Там же, когда слетела шапочка, она защемила волосы, и не было времени выпутываться, дернула головой так, что потемнело в глазах, и такое ощущение, что теперь она частично без скальпа…

Но она была живая, она выбралась, победила! До Киры Ильиничны совершенно не доходило, где она находится и почему она здесь. Деревья троились перед глазами, плясал ершистый подлесок. Она ползла, потом поднялась на корточки, сделала попытку принять вертикаль и завизжала, пропоров голую ступню сосновой шишкой. И тут она услышала, как за спиной размеренно похрустывает валежник. Кожа на затылке онемела, Кира Ильинична хотела закричать, но потеряла дар речи. Махровый страх пронзил от кончиков ушей до голой пятки. Она отставила эротичную попку, так и стояла на коленях, упираясь руками в землю. Нашлись еще какие-то силы, она повернула голову, едва не свернув себе шейные позвонки. И стала испускать квохчущие звуки, слезы потекли по израненным щекам. Со стороны реки к ней медленно приближалось НЕЧТО! Зрение подводило, она плохо различала предметы. Что-то приземистое, в длинном, скрывающем ноги, мешковатом балахоне, с остроконечным капюшоном на голове, фронтальный край которого практически полностью скрывал лицо. Там не было никакого лица! Сплошная пустота, демон, исчадие темного леса! Голова отключилась, от страха Кира Ильинична теряла рассудок. Этот тип был близко, он никуда не спешил — расстояние медленно, но неуклонно сокращалось. И тут она заметила, как он что-то поднимает. Ружье! Она завыла, засучила всем, что у нее еще оставалось, куда-то побрела, забыв про боль в пятке. Она уйдет… Нет, она убежит! И побежала — в просвет между деревьями. Но что это? Послышался хруст — теперь уже справа. Невнятный леший, находившийся сзади, оказался сбоку, она слышала, как он передергивает затвор. Он умеет телепортироваться?! Подступила новая волна ужаса, просто буря ужаса! Она побежала влево, там были кусты, она пробьется сквозь них! И вдруг этот тип метнулся, перекрыл дорогу — и замер. Качался перед глазами зловещий остроконечный капюшон. Она помчалась обратно, уперлась в поваленное дерево, развернулась на девяносто градусов. Показался еще один просвет между соснами. Создавалось впечатление, что именно в этот просвет заманивают Киру Ильиничну. Но осознать простую вещь ей было не дано. Снедаемая пещерной жутью, она заковыляла в этот просвет, вскарабкалась на покатый бугорок… И вдруг защелкнулось что-то на ноге, обутой в сапожок. От испепеляющей боли помутились остатки рассудка! Стальные клыки прорвали натуральную кожу, вонзились в кожу человеческую. Она свалилась, визжа, как поросенок…

Временами сознание возвращалось, потом откатывалось, как морской прибой. Боль была везде. Ее освободили от объятий медвежьего капкана, но жизнь от этого легче не становилась. Теперь ее привязывали к дереву! Сопротивляться не было сил, она лишь что-то бормотала, но слова носили бессвязный характер. Эта женская особь уже не относилась к разумным и мыслящим существам. Свесилась голова, выполз наружу синий язык. Она насилу приоткрыла один глаз… И снова лишилась чувств, когда в нее уперся желтозубый оскал кошмарного лесного создания… Существо вроде с кем-то разговаривало, но это осталось далеко за кадром.

— Петр, прием… — вещало существо дряблым старческим голосом. — Я поймал тут одну гадюку, вам, наверное, будет интересно. Это на правом берегу Барнаша, диктую координаты и ориентиры.

— Спасибо, Федор Тимофеевич… — доносилось сквозь треск помех. — Мы видели из леса, как она удирала. К вам придет Никита, мы уже показали ему проход под скалой. Он знает, как выйти к броду.

— Хорошо, давайте, жду… — ответил старик.

Кира Ильинична лишилась чувств. А пришла в себя, когда «поганых» лесных обитателей уже было двое, и они приглушенно переговаривались.

— Вы молодец, Федор Тимофеевич, огромное вам спасибо, но в следующий раз не надо так рисковать. Вы не слишком обидитесь, если скажу, что вы уже не молоды?

— Эх, сынок, сынок… — донесся старческий смешок, — не поверишь, но именно сегодня впервые за много лет я почувствовал себя молодым и полным здоровья. Знал бы ты, как долго я копил все это в себе. Ладно, разбирайся со своей зазнобой, не буду вам мешать, пойду к мосту, может, еще кого-нибудь принесет. А ты, как закончишь, выгребай обратно той же дорогой, не светись там рядом со мной.

Захрустели ветки, удалялось бормотание. Кира Ильинична расклеила слипшиеся губы, обвела пространство мутным взглядом. Она по-прежнему была привязана к дереву. Дышалось плохо, болели кости. На пеньке напротив что-то стояло, поблескивал красный огонек. На поваленном дереве восседал человек и опирался на ствол автомата. Она не видела его лица — картинка перед глазами превращалась в размазанное абстрактное полотно — но она прекрасно знала, кто это.

— Зачем? — прошептала она. — Почему я? Вы еще за это поплатитесь… Я вас всех в порошок сотру…

— Похвальный оптимизм и вера в будущее, Кира Ильинична, — похвалил Никита. — Но, боюсь, закончилось то время, когда вы стирали людей в порошок. Точнее, не боюсь, а очень рад. Мне жаль, мы не воюем с женщинами, и то, что я сижу перед вами, а вы привязаны к дереву, не делает меня счастливым человеком. Но ваше участие в нашем фильме было изначально предусмотрено, без него картина будет неполной. А еще мне придает решимости мысль, что за вашей хрупкой, женственной и, не побоюсь этого слова, сексуальной, личиной скрывается злобный и бессердечный суккуб, дьявол в женском обличье, пронизанный алчностью, тщеславием и бесконечным эгоизмом. Островская Кира Ильинична, председатель городского Совета, молодой интересный политик с устойчивым настоящим и перспективным будущим. Можно сказать, украшение нашего города…