Шакал старая, - выругался Махмуд, - козел вонючая. - добавил он, как почти нор­мальный русский блатной.

Затем обернулся и что-то сказал своим спутникам. Один из них огляделся, схватил стоящие рядом вилы и, просунув их сквозь решетку, попробовал достать ларец. Тигр, опять зарычав, лапой ударил по вилам, и черенок с громким щелчком разломился пополам.

Шайтан проклятая. - опять выругался Махмуд.

Он еще раз что-то сказал своим спутникам и протянул руку. В нее тотчас же вложили пистолет с утолщением в конце дула, как понял чуть позже Владимир Павлович, это был глушитель.

Чеченец прицелился, и первый выстрел щелкнул одновременно с запоздавшим криком Платонова «Нет.».

Тигр подпрыгнул и завизжал от боли. Махмуд выстрелил второй раз, третий, но то ли вообще промахивался, то ли не мог попасть в жизненно-важные точки, потому что визг прекратился, и огромное прекрасное животное бросилось в свою последнюю атаку. Откуда ему было знать, что клетка не пустит, не даст наказать обидчика.

Чеченец стрелял без передышки. Тигр в прыжке ударился о толстые прутья, это, видимо, окончательно сломило его или Махмуд, наконец, попал, только яростный боец упал на дно клетки и судорожно задергался, а Платонов закричал в голос и, повинуясь скорее инстинкту, чем разуму, бросился вперед.

Но никуда не добежал: один из людей Махмуда просто выставил руку, и Владимир Павлович, налетев кадыком на нее, перестал дышать и рухнул на пол.

Возвращение шло трудно. Действительность постепенно выплывала из окружающего тумана и совершенно не нравилась Платонову. Во всяком случае, поначалу. Бледно-розовый оттенок слева, ослепительно белый впереди, матово-белый сверху и зеленоватый с непри­ятным коричневым пятном посредине справа. И все это размытое и как-то не в фокусе. И еще какие-то мелкие и неясные детали повсюду.

Четкость изображения пришла позже, а четкость понимания вслед за ней. Стена, окно, потолок, другая стена с дверью посредине. Большая стеклянная колба на кронштейне, от нее трубочки и трубки в разные стороны. Трехногий табурет, на нем чьи-то огромные ботинки, почему-то стоящие на задниках рифлеными подошвами к Владимиру Павловичу. Подошвы пошевелились и поменялись местами.

Платонов испуганно зажмурился, потом медленно открыл глаза и проследил за синим материалом, идущим от подошв куда-то в сторону. На том конце материала обнаружилось лицо тоже рифленое, как подошвы. Или так падал свет?

Где я? - спросил Владимир Павлович.

Скорее ему показалось, что спросил, на самом деле ни одного звука не раздалось, только вдруг резанула боль по горлу. Он непроизвольно дернул рукой в сторону шеи, и поте­рял Рифленого из виду. И сейчас же справа, с той стороны, где лежали подошвы, раздался грохот.

Платонов скосил глаза, над ним возвышался огромный усатый мужичина. На лице его заиграла радостная улыбка.

Владимир Павлович очнулись, - торжествующе заорал он.

Палыч хотел остановить его, но рука слушалась плохо, а попытка говорить была слиш­ком свежа в памяти, и он просто шевельнулся.

Теперь слева послышался какой-то топот, и Платонов скосил глаза в ту сторону. Муж­чина в белом халате, две женщины в таких же одеяниях, мужчина в темном костюме и в галстуке молча смотрели на него.

«Что происходит?» - подумал Палыч.

Он с трудом поднял руку, и тотчас же одна из женщин выступила вперед и протянула ему ручку и блокнот. Владимир Павлович удивленно взглянул на нее и попробовал писать. Получалось отвратительно, руки не слушались, и от каждого движения рукой или любой другой частью тела болело горло.

Однако человек в белом халате взял у медсестры бумажку с каракулями и легко про­читал:

«Где я?»

Видно, такое чтение было ему не впервой.

Вы в госпитале, а я - начальник его - полковник медицинской службы Загода, ува­жаемый Владимир Павлович, - продолжил он.

«С каких это пор полковники зовут меня „уважаемый"? - подумал Платонов. - Наде­юсь, я ничего не натворил.» Он опять потянулся к бумаге, и медсестра тут же оказалась под рукой.

«Что со мной?» - написал он дрожащей рукой.

У вас, дорогой Владимир Павлович, от удара повреждена трахея, - полковник улы­бался, словно то, что он говорил, было замечательной новостью, - но, слава Богу, не сильно. Постарайтесь не разговаривать еще дня два-три, пишите нам записки. «Давно я здесь? Я ничего не помню...»

Пятый, - одна из медсестер хотела что-то сказать, но Загода властным движением остановил ее, - нет, шестой день. У вас был шок, почти кома, поэтому естественно, что вы ничего не помните.

«А почему вы все улыбаетесь?»

Радуемся, - полковник оглянулся по сторонам, словно ища поддержки от своего окру­жения, - что вы пришли в себя.

«Я ничего не помню.» - Платонов писать не стал, а просто дважды подчеркнул напи­санную раньше фразу.

Мужчина в черном костюме и в галстуке отделился от двери, которую подпирал во время этого монолога-диалога, и выступил вперед:

Позвольте мне, уважаемый и дорогой Владимир Павлович, - начал он как по писа­ному, потом все-таки достал это «писаное» и уткнулся в него, - выразить вам признатель­ность и благодарность от всех настоящих патриотов России, а также от нашего правитель­ства.

Платонов с тоской смотрел на человека в костюме, все-таки он явно что-то сделал, пока был в невменяемом состоянии, но вот что? Почему-то слова, которые беспрерывно извергал человек, ничего не проясняли.

И позвольте мне от имени, так сказать, и по поручению, - человек даже сложил какое- то подобие улыбки на лице, - вручить вам, уважаемый Владимир Павлович, орден Муже­ства.

Он почти строевым шагом подошел к кровати Платонова и нацепил почему-то на подо­деяльник небольшой серебряный крест на голубой ленте. Вся компания заулыбалась еще шире, хотя, казалось, шире уже невозможно.

Владимир Павлович потрогал крест рукой, опять потянулся к ручке и бумаге.

«Объясните мне все-таки, что я такого сделал?»

Он беспомощно улыбнулся и попробовал понять, на чем собственно кончился его мир, но вспомнил только, как вез Плюща в больницу. Может быть, вся эта чехарда связана с ним?

«Виктор жив?» - написал он.

Какой Виктор? - недоуменно и даже с некоторой долей брезгливости спросил пол­ковник. - Кого вы имеете в виду?

«Виктор Плющ, - нацарапал Платонов, - он попал в аварию возле моего дома. Больше я не помню ничего.»

Загода вслух прочитал это послание и посмотрел на человека в гражданском. Тот упорно смотрел в окно, и полковник кивнул одной из медсестер. Та немедленно вышла.

Полковник опять посмотрел на человека в гражданском, но тот, видимо, без писаного не мог вымолвить ни слова, поэтому отдуваться пришлось Загоде.