– Ты где учился играть?

– Здесь.

– Как, здесь, – оторопел он. – Ты хочешь сказать, что до этого ни разу не держал в руках трубу?

– Да, – подтвердил я. – Ни разу.

– Так ты просто талант! – он хлопнул меня по спине. – Вот приедем во Владивосток, я тебя в оркестр заберу. Будешь первой трубой, вместо Станислава.

– Нет, – сказал я. – Не хочу,

– Почему?

– Не хочу, чтобы Станислав пострадал.

Илья Алексеевич похлопал меня по плечу.

– Приятно видеть, что и среди вашей национальности попадаются благородные люди.

И не было у меня в руке достойного ответа. Капельмейстер еще раз потрепал меня по плечу и отошел. Я отвернулся к стене и стал повторять Учение. Но мысли путались, обида мешала сосредоточиться. Шатров вроде похвалил меня, но сделал это как-то презрительно, так что от похвалы остался горький привкус унижения.

Да и чем уж могли досадить капельмейстеру люди моей национальности? Где он сталкивался с ними? Ведь не по службе повредили они ему, потому, что нет в армии евреев на офицерских постах. И не в личной жизни, ведь не женимся мы на русских и не отбиваем у них жен. А в торговых делах русские плутуют не меньше евреев, если не больше. Откуда же такое презрение?

И скажем ли мы, что последний случай подтверждает неразрешимость вопроса? Нет, пока не скажем. Наверное, в моем положении более уместно другое талмудическое выражение: выйди и учи. Да, собственно этим я и занимаюсь. Возможно, в том и состоит цель моего испытания.

«На сколько должен отдалиться человек от испражнений, дабы молиться? На четыре шага».

16 февраля

Шатров больше со мной не разговаривал, но своего добился. Когда мы выгрузились во Владивостоке, ко мне подошел поручик и сообщил о переводе в оркестр.

– Я уже хотел взять вас в штаб переводчиком, но Илья Алексеевич опередил. Рад за вас. Рад, что смог вам помочь. Талантливым людям приятно помогать.

Наш полк отвели в казармы. Несколько дней прошли в бездействии, ждали дальнейших указаний. Впрочем, солдат выводили на стрельбы, уборку территории, строевую подготовку. Несколько раз я встречал соседей по теплушке. Кто здоровался, кто нет, унтер проходил, не замечая, словно мимо пустого места, а Михаил шипел, точно змея:

– Еще на фронт попасть не успели, а жидок уже в тылу. Прикумарился, сучий потрох, примостился к начальству поближе. Ну, ничего, будет и на нашей улице праздник.

Мне, вместе со Станиславом, поручили играть «утреннюю зарю» при подъеме флага. Вставать приходилось до света, поэтому молиться наскоро и по памяти, как я делал это в поезде, уже не получалось. И я трубил так, словно произносил утренние благословения. Это изменило мою судьбу.

Два дня назад на подъем флага собрались все офицеры полка. Такого до сих пор не бывало, многие засиживались до поздней ночи за картами и просыпали линейку. А тут собрались все.

– Видно, начальство пожаловало, – объяснил Станислав. Действительно, среди темных офицерских шинелей выделялись светлые кителя гостей.

– Моряки, – Станислав присвистнул. – Белая кость, не то, что мы, ломовые лошадки пешего хода.

После подъема флага меня вызвали к командиру полка. Идти не хотелось, кто знает, каким сюрпризом может завершиться встреча с начальством!?

Среди офицеров, стоящих у флагштока, выделялся моряк с длинной бородой, приличествующей скорее особе духовного сана. В нашивках и погонах я разбираюсь еще не важно, но, судя по количеству золота и звезд, моряк был из большого начальства.

– Как звать-то тебя, трубач? – спросил он, когда я подошел и отдал честь.

– Авраам Гиретер, ваше высокоблагородие, – ответил я, на всякий случай, именуя моряка по высшему чину.

– Давно я не слышал такой трубы. Хочешь во флот? Горнистом на мой корабль.

О лучшей возможности повидать мир, невозможно было мечтать, и я немедленно согласился.

– Я думаю, не будет большой проблемой перевести его в корабельный оркестр, – сказал моряк, обращаясь к командиру полка. – Вы не против?

– Что вы, что вы, Степан Осипович, – почтительно ответил тот. – Всегда рады помочь нашему доблестному флоту.

– Но, Степан Осипович, – внезапно вмешался один из офицеров, – солдатик-то, похоже, из жидков, а их во флот не записывают.

– Ерунда, – поморщился Степан Осипович. – Павел Степанович тоже из евреев вышел, а пользу флоту российскому принес несравненную.

– Какой такой Павел Степанович? – поинтересовался офицер.

– Нахимов. Адмирал его императорского величества, – отчеканил Степан Осипович. – А ты, Абрам, собирай вещи. Поедешь со мной в Порт-Артур.

Когда я вернулся в казарму, ко мне подошел Шатров и с чувством пожал руку.

– Видишь, Гиретер, какова сила искусства! В одну минуту оно способно изменить жизнь человеческую.

– Илья Алексеевич, а кто этот моряк? – спросил я.

– Моряк! – усмехнулся Шатров. – Это новый командующий Тихоокеанским флотом, вице-адмирал Макаров.

25 февраля

Уже второй день я на «Петропавловске», флагманском корабле нашего флота. Удивительное, колоссальное сооружение, целый город на воде. Огромные пушки, толстенные броневые плиты. Приборы, сложнейшие навигационные устройства, множество палуб. И все это сияет, вычищенное, надраенное до блеска. Сегодня утром, играя «зорю» я испытывал чувство гордости за великую страну, в которой живу, за могущество ее армии.

Гавань Порт-Артура окружена горами. Их тут называют сопками. Утром, когда над водой еще висит сизый туман, первые лучи солнца прикасаются к вершинам сопок. Зрелище получается совершенно необычайное: над черной водой гавани и серыми очертаниями зданий города, горят ослепительно желтые горы.

Порт просыпается, и все приходит в движение. Снуют взад и вперед катера, тарахтят моторы в доках, на кораблях начинается дневная жизнь: сигнальщики машут флажками, медленно поворачиваются, словно разминаясь после ночи, орудийные башни броненосцев. Сопки, корабли эскадры, уже белый, залитый утренними лучами Артур, все это дышит и поет, и каждая сопка возносит песню во славу Господню. Мне кажется, что я почти улавливаю эту мелодию, но она каждый раз ускользает, прикрываясь шумом портовых мастерских и гудками буксиров.

Завтра я начну изучать способы оказания первой помощи. У всех музыкантов на корабле есть дополнительная обязанность. Меня определили помощником фельдшера, во время боя я должен находится в кормовой башне и помогать раненым. Молю Всевышнего, чтобы этой помощи мне пришлось оказать как можно меньше, и чтобы все наши моряки остались живы и невредимы.

9 марта

Сегодня я впервые принимал участие в боевых действиях. Около двенадцати часов ночи всех подняли по тревоге. Мы заняли свои места. Береговые батареи непрерывно стреляли, грохот стоял страшный. С моря им отвечали японские корабли, Иногда разрывы их снарядов, падающих в сопках, освещали ночь, словно молнии. К часу ночи стрельба прекратилась, дали отбой, и мы вернулись в кубрики, но в три часа снова заняли боевые позиции. В третий раз тревога прозвучала в шесть часов утра, и с этого времени уже никто не отходил от своих мест. В восемь часов перед Порт-Артуром показалась японская эскадра. Я насчитал двадцать пять кораблей. Весь горизонт заволокло черным дымом из труб.