Мы уселись на рундук, Петр разлил по жестяным кружкам крепкий, густо пахнущий чай, достал чекушку.

– Чтоб не посуху, – добавил он, ловко срывая крышку.

Пить водку я отказался, поэтому пировали мы так: комендор прикладывался к бутылочке, аккуратно оттирая усы и крякая после каждого глотка, а я отхлебывал чай. Однако наше пиршество почти сразу было прервано ужасающими криками, несущимися из соседнего кубрика.

– Что это? – спросил я.

– Да новобранцу жопу рвут, – равнодушно ответил Петр и сделал солидный глоток.

– Как это, рвут? – удивился я.

– Обыкновенно, рым-болтом.

– За что, и разве можно так с человеком обращаться?

– Ты, Абраша, на флоте человек свежий, – рассудительно начал Петр. – За что тебя адмирал привечает, не ведаю, однако ж, видимо, есть в тебе скрытая хитрость. Но хитрость хитростью, а опыт опытом. На опыте весь наш флот держится, вся держава.

Опыт, Абраша, – он снова приложился к чекушке, – есть бесценный продукт человечьей жизни, помноженный на умудрение и памятливость. Вот приходит на флот молодой моряк. Ну какой из него, в задницу, матрос? Так, доска неструганная. Ему еще сто палуб выдраить надо и пуд солонины съесть, пока он в матроса превратится. И кто ему поможет? – Петр выпятил и без того выпуклую грудь и гулко ударил по ней кулаком. – Мы поможем, старшие товарищи. Потомут-ко без нас ни хрена он не узнает, ни о море, ни о жизни, ни о службе царской. И ежели матрос с умом и прилежанием выполняет указания умудренных товарищев своих, то путь его хоть и не сладок, но прям и полезен, как ему самому, так и службе.

Но бывают дураки нахальные, и на все у них свой ответ и присловье. Чегой-то они читали, чегой-то слышали, и мнение свое на всякий предмет составить успели. А я говорю им, мненье свое в карман засунь, да зашей, чтоб случайно не вывалилось.

Которые поумнее так и делают, а котрые нет, залупаться начинают. Вот и приходится их учить через задний проход. Как в жопе своей он чужой предмет почувствеет, – Петр расхохотался, поглаживая себя между ног, давая тем самым понять, о каком предмете идет речь, – так сразу в голове у их что-то расширяется вместе с жопой, и службу нести начинают в соответствии с уставом и указаниями старших товарищей.

Мне уже доводилось слышать разговоры о содомии среди матросов, но мне они казались вымышленными или сильно преувеличенными. Также как и мат, в котором угроза подвергнуть извращенному сношению одно из самых распространенных ругательств. Честно говоря, до сих пор я воспринимал его только как фигуру речи. И вот, оказывается, это вовсе не пустые угрозы и не просто брань! Конечно, когда столько молодых парней и мужчин годами не видят женского общества, носясь по волнам на своих кораблях, то может случиться и такое. Но чтобы силой, и в качестве наказания?

Крики из соседнего кубика перешли в мычание, похоже, несчастному заткнули рот кляпом. Я не верил своим ушам.

– А причем тут рым-болт, – с трудом вымолвил я.

– Молодец, – комендор хлопнул меня по плечу. – Зришь в корень. Ты мужика уже имел?

– То есть?

– Мужика в задницу трахал? – уточнил комендор.

Одна мысль об этом вызвала во мне дрожь отвращения. Я не мог говорить, а только отрицательно покачал головой.

– Ничего, – успокоил меня комендор. – Походишь с нами, все в мире попробуешь. И стесняться перестанешь, как девка красная. Ишь, зарумянился-то!

Он допил водку и хлопнул себя по коленям.

– Эх, хороша была Маша, да кончилась не к сроку! Так вот, Абрашка, мужик не баба, силой его не возьмешь. Ежли он задницу сжимает, хрен туда хрен засунешь.

Он осклабился, довольный произведенным каламбуром.

– И тут на помощь приходит морская смекалка. И опыт, дружок, и опыт, первое во всяком деле затейство. Он жопу свою пружинит, а ему в нее рым-болт загоняют и мышцу, что дырку держит, через край рвут. После этого ему хоть оглоблю туда сувай, все пролезет. И ставят этого молодца на ночное обслуживание кубрика. После двух-трех вахт становится он покорным и послушным, как бархотка, для чистки сапог. Ему урок, другим наука.

Мычание в соседнем кубрике смолкло, лишь изредка оттуда доносились сдавленные стоны.

– Но как же он живет с такой раной? – в ужасе спросил я.

– Да уж как может, – гоготнул комендор. – Несколько недель говно из него на ходу валится, и ходит он с подкладками, точно баба с кровями. А когда жопа подживает, все восстанавливается. Правда, каждый раз садясь на очко, он этот рым-болт вспоминает, но уж кто тебе виновен, дружок, сам виноват, теперь помни.

– А офицеры! – воскликнул я. – Как они это терпят?

– А им до того дела нет, – сказал комендор. – Им главное, чтоб служба справно шла. А уж как мы тут в кубриках, управляемся, не офицерское дело. Нам оно оставлено, старшим матросам. Поэтому-тко на нас, на наших плечах держатся порядок и дисциплина флотская.

Я скомкал разговор, попрощался и вышел на палубу. Крики несчастного звучали в моих ушах. Рассказанное казалось чудовищной небылицей, выдумкою, но, к сожалению, это была правда. Ужасы Содома и Гоморры не исчезли, а продолжают существовать рядом с нами, за тоненькой стенкой.

«Этот корабль не имеет права на существование, – шептал я. – Такое страшное злодейство не может остаться безнаказанным!»

Стояла лунная ночь, свежий ветер гнал по морю упругие волны с кучерявыми пенистыми гребешками. Черные сопки молчали величественно и страшно, словно свидетели преступления. Я ходил по палубе около часа, пока не замерз до самых костей.

В кубрике пели. Задушевно, страдальчески выводили слова о матери, ждущей сына, о любимой, тоскующей без суженого, о родной сторонке, оставшейся за морями и лесами. Словно всего только час назад тут не раздавались стоны изнасилованного, будто не молил он о пощаде, не звал на помощь. Как же совмещается задушевность пения с ужасающим бессердечием, жестокостью по отношению к своему же товарищу?

«Взывающий к Б-гу о помощи в том, что уже свершилось, молится напрасно. Например, если тот, чья жена беременна, говорит: „Да будет воля твоя, Г-сподь, чтобы жена родила мальчика!“ – эта молитва напрасна. Или – шел человек по дороге и услышал в городе вопли и попросил: „Да будет воля твоя, Г-сподь, чтобы это не оказались мои домочадцы!“ – эта молитва тоже напрасна».

31 марта

Все эти дни я выходил утром на палубу, в надежде встретить адмирала и рассказать ему о страшных порядках, царящих на «Петропавловске», однако Всевышний не послал в мои руки такой возможности. Но сегодня случилось непоправимое, и я пишу эти строки уже в новом дневнике, восстановив старый. Да и число сегодня иное, 10 апреля, а о случившихся событиях лучше рассказывать по порядку.

Утром 31 марта я увидел, как в ночной тени из гавани выскользнули четыре наших миноносца. Видимо, они шли на очередной рейд или разведку. Вскоре со стороны моря послышались звуки орудийной канонады. Как потом выяснилось, миноносцы обнаружили японскую эскадру и вступили с ней в перестрелку. Миноносец «Страшный» удачно выпустил мину и серьезно повредил японский крейсер. Тут же вся эскадра сосредоточила на нем огонь, и «Страшный» запылал, как костер. К нему на помощь ринулся крейсер «Баян», но опоздал. «Страшный» затонул, из экипажа сумели спастись всего несколько человек.