становится все интереснее. В основе работы Розенхана лежит философия психотического опыта, которая кажется подлинной. По словам Клары Кин, написавшей о своей истории борьбы с шизофренией в двух статьях для журнала «Schizophrenia Bulletin», психоз включает в себя «экзистенциальную проницаемость» – веру в размягчение пространства между тобой и окружающими. Она описала это как «растворение границ эго», когда «то, что происходит от самости, и то, что не является ею, смешиваются». Слова Клары подтверждает и мой собственный опыт. Когда у меня был психоз, я стала подстраиваться к окружению (даже если все получалось иначе, путанно или ошибочно) и ощущала потерю себя, пугавшую больше всех прочих перенесенных симптомов. Намеренно или нет, Розенхан затронул нечто реальное, то, что хороший психиатр определил бы как довольно типичную, хотя и чертовски травмирующую часть психического заболевания.

Возможно ли, что он следовал правилам и самому духу своего эксперимента, говоря правду обо всем, кроме голосов?

По словам доктора, анамнез Розенхана также был намного длиннее, чем описано в его статье. Бартлетт писал, что Розенхан начал слышать голоса больше чем за три месяца до поступления в больницу, а галлюцинации в виде аморфных звуков начались по меньшей мере за полгода до этого. По словам другого психиатра, Розенхан «датировал свою болезнь десятилетней давностью [выделила я], когда он бросил работу в экономике».

Все эти факторы создали «куда более четкую картину шизофрении, даже по сегодняшним стандартам», говорит доктор Майкл Мид, глава психиатрического отделения медицинского центра долины Санта-Клара. Доктор Мид добавил, что сегодня Дэвиду Лури вряд ли бы диагностировали шизофрению – возраст манифестации болезни был очень необычным. Скорее всего, ему бы поставили нейтральный диагноз «неспецифическое психическое расстройство». Тем не менее вместе эти симптомы создавали реалистичный портрет человека, страдающего неким заболеванием, а не просто «экзистенциальным психозом», как задумывал Розенхан.

В той же беседе с доктором Бартлеттом Розенхан сказал, что Молли «не знала, как он расстроен, беспомощен и бесполезен», что он «думал о самоубийстве» и считал, что «всем было бы лучше, если бы его не стало».

Суицидальные мысли и угрозы нанесения себе увечий называются суицидальными идеациями и служат основанием для немедленной и обязательной госпитализации. «Активный психоз является одним из наиболее серьезных сопутствующих факторов риска у суицидальных пациентов, – говорит доктор Мид. – Не госпитализировать такого было бы профессионально неэтично и почти в любом случае халатно». Неудивительно, что Бартлетт так настаивал, чтобы Молли подписала бланки. Розенхан не оставил им другого выбора, кроме как закрыть его.

Это выглядело довольно отвратительно. Справедливости ради, а может ли быть иное объяснение? Возможно ли, что Розенхан тогда был честен и действительно хотел покончить с собой? Было ли ему сложно представить себя в качестве «вменяемого и здорового» контрольного образца в исследовании о психическом здоровье, если бы он действительно хотел убить себя? Возможно ли, что он следовал правилам и самому духу своего эксперимента, говоря правду обо всем, кроме голосов?

Когда я написала Флоренс и спросила, известно ли ей о суицидальных мыслях Розенхана, она ответила: «Мне кажется, что любой разумный человек, а Розенхан, несомненно, был разумным, когда-нибудь подумывал о самоубийстве». Она добавила, что его редкие вспышки гнева (он нечасто терял самообладание, но когда это случалось, последствия бывали драматичными) вполне могли быть побочными продуктами недиагностированной депрессии. Но врачи изображали его страдания как более острое и потенциально опасное состояние. Она была уверена, что Розенхан не был так близок к краю. Ни разу за все время их близкой дружбы он не обсуждал глубоко ранящее его отчаяние.

Тем не менее в беседе перед госпитализацией Розенхан сфабриковал еще больше фактов: о давней вражде с работодателем и проблемах с работой, добавив слой отчаяния, увеличивавший риск самоубийства. Также Розенхан упомянул, что после того, как он потерял должность в рекламе, жене пришлось устраиваться на работу машинисткой. Им приходилось занимать деньги у его родственников. «Это было очень унизительно», – цитировал доктор Бартлетт Дэвида Лури. Насколько мне удалось выяснить, во всем этом не было ни слова правды.

Кроме того, два других врача, осмотревшие Лури, не только подтвердили мнение доктора Бартлетта о психическом состоянии пациента, но и расширили его. Доктор Браунинг писал, что Лури «надевал медную кастрюлю, чтобы различить слышимые им звуки, и пытался вмешаться в сигнал, который, как ему казалось, он получал», что он намеревался покончить с собой, но до сих не предпринимал никаких попыток, потому что, как процитировал его Браунинг: «Не хватало мужества».

При самом внимательном прочтении можно предположить, что Розенхан мог переживать, что его симптомов «Стук. Пустой. Полый» будет недостаточно для госпитализации, поэтому он преувеличил свой анамнез, чтобы гарантированно попасть в больницу для того, что тогда было еще просто учебным упражнением. (Ничто из этого, конечно, не оправдывает ни подделку данных в исследовании, ни ложь об этом Спитцеру.) А возможно, он почувствовал любопытную динамику, столь часто присутствующую в отношениях между врачом и пациентом, когда пациенты хотят произвести впечатление на лечащих врачей или убедить их в достоверности своих страданий, намеренно преувеличивая детали. Так или иначе, теперь я могла яснее представлять себе Лури с точки зрения доктора Бартлетта: «напряженный и встревоженный» мужчина средних лет, чьи страдания стали столь острыми, что он решил обратиться в психиатрическую больницу. Что оставалось доктору Бартлетту, кроме как помочь ему?

Независимо от того, насколько можно довериться Розенхану, ясно, что в одних только его бумагах полную историю не найти. Мне нужно было разыскать доктора Бартлетта.

К сожалению, оказалось, что я опоздала почти на три десятка лет, чтобы услышать историю из первых уст. Доктор Фрэнк «Льюис» Бартлетт умер 24 мая 1989 года в возрасте семидесяти четырех лет. Согласно некрологу, он тридцать лет проработал в психиатрической клинике. Я отыскала его дочь, записанную как «Мэри Бартлетт Гас из Чеви Чейз, доктор медицины».

Интерес доктора Бартлетта к психиатрии возник из любви к его беспокойной, но красивой жене Барбаре Блэкберн, которая тяжело заболела вскоре после рождения первого ребенка, брата Мэри по имени Гас. Прежде чем стать психиатром, доктор Бартлетт разводил кроликов, а затем поступил на службу в торговый флот, оставив дома жену и маленького ребенка. Соседи вмешались, узнав, что Гас, которому было всего три года, оказался брошен на произвол судьбы, так как его мать несколько недель не вставала с кровати. Это привело к первой госпитализации Барбары в Калифорнии. Вернувшись домой, она впала в столь сильное депрессивное состояние, что сын нашел ее на кухне с головой в духовке, готовую покончить с собой.