– Я никогда не относился к женщинам как к мелочам.

Аманда едва слышно рассмеялась.

– Наверное, действительно нет, если уделял им так много внимания. Ты благородный человек. Именно это я имела в виду. Даже когда ведешь себя чудовищно, все равно придерживаешься неких нравственных принципов. Ты был воспитан на них, они часть тебя. И я завидую тебе в этом.

– Но и в тебе тоже были воспитаны какие-то правила поведения и то, что ты называешь принципами.

– Я не была воспитана в уважении к благородству, справедливости, морали и нравственности. Мои родители были воры. Преступники. Они научили меня выживать и побеждать в их мире.

Он выслушал ее слова без всякой видимой реакции.

– Они всегда находили уважительные причины для своих поступков, – продолжала Аманда. – У них был собственный кодекс чести, которого они придерживались. Никогда не воровать у бедных, только у богатых. Никогда не применять насилия. Никогда никого не выдавать, даже самых больших подлецов. Свою профессию они считали благородным искусством. Но к десяти годам я уже понимала: кодекс чести основан на самообмане. Мы были обычными ворами, а не людьми искусства. Преступниками. И мало чем отличались от мелких карманников.

– Именно поэтому мать отправила тебя в школу?

– Нет, просто я стала ей мешать. Она рассчитывала забрать меня оттуда, когда я стану совсем взрослой и сделаюсь ее сообщницей. Она посещала меня в школе, но когда мне исполнилось пятнадцать, я заявила, что никогда не буду воровать с ней и что мне противен такой образ жизни. Она мне часто писала после того, но больше я никогда ее не видела.

– Но она же вернулась в твою жизнь сейчас? Она или отец?

Мгновение Аманда молчала, затем прошептала:

– В некотором смысле.

Она отвернулась от него и с головой зарылась в подушки.

Габриэль даже не понял, что она плачет, пока до его слуха не донеслись сдавленные всхлипы. Он положил руку на ее вздрагивающую спину, но от этого она зарыдала еще сильнее. Он прижал ее к себе, целуя в попытках успокоить.

Понемногу Аманда затихла, он прижался губами к ее виску и произнес:

– Расскажи мне. Мне кажется, я что-то знаю, но, наверное, не самое главное.

Не поворачиваясь к нему лицом, Аманда сказала:

– Самое главное заключается в том, что я снова начала воровать. Я вернулась к тому, чему меня учили в детстве. – Она вновь напряглась. Прошла минута, и она повернулась к нему лицом. – Ты не потрясен и не возмущен?

– Нет, по крайней мере не тобой.

Аманда приподнялась на одной руке.

– Ты знал.

– Я догадался. Однако мне не известно, почему ты это сделала.

– Возможно потому, что в этом моя истинная природа, а годы достойной жизни были миражом.

– Неужели ты говоришь всерьез? Ты когда-нибудь задавалась вопросом, какова настоящая Аманда Уэверли? Ты ведь нашла ее в той школе, где оставили тебя родители. Я хочу узнать, почему ты пошла на риск утраты своего истинного «я».

Она легла, ее лицо было всего в нескольких дюймах от его лица.

– Не отпускай меня, и я все расскажу.

Она поведала ему о письмах и требованиях. О мольбе, с которой обращалась к ней ее мать. О броши и застежке.

– Я надеялась, что с помощью застежки смогу отыскать место, где он удерживает ее. Я шла по пятам за тем мужчиной, но когда я вернулась, вы ожидали меня. Теперь уже поздно, я уверена.

Аманда чувствовала его дыхание. Его объятие не ослабло ни на мгновение.

– Тебя шантажировали.

– Он не требовал от меня денег.

– Он требовал от тебя совершения неблаговидного поступка и угрожал причинить вред в случае отказа. Это и есть шантаж.

– Вряд ли в суде обратят на это внимание.

Как бы ни были они близки, последствия содеянного ею создавали некое пространство пустоты между ними. Она не могла представить, какие мысли в данный момент бродят у него в голове.

– Мне не следовало тебе рассказывать.

– Я должен был узнать.

Возможно, он надеялся, что ее слова опровергнут его худшие опасения, спасут его гордость и самолюбие. Однако теперь он столкнулся с реальной ценой знания правды.

Она потянулась, чтобы поцеловать его.

– Ну вот, теперь ты знаешь все, а мне стало легче. Я пойму, если ты будешь вынужден…

– Нет, об этом речь не идет. Я найду другой способ.

Ей так хотелось верить, что есть какой-то другой способ, на что оставалось совсем мало надежды. Она прижалась к нему, пытаясь забыться в его объятиях. Это было главным, что он мог дать ей сегодня.

Они проснулись рано утром, оделись и спустились к завтраку. Все домашние знали о странной гостье герцога, поэтому никакой нужды в особых предосторожностях не возникло.

Габриэль просмотрел почту. Аманда выпила кофе. Полчаса домашней уютной обстановки вызвали у нее улыбку. Вот она завтракает в герцогском доме и ведет себя как настоящая леди, делая вид, что мужчина, сидящий напротив нее, не держит в своих руках ее судьбу.

Она спокойно наблюдала за тем, как он занимается повседневными делами. Если бы перед ней сидел не герцог, не пэр Англии, не джентльмен, связанный законами чести, не великий соблазнитель, познавший множество женщин, гораздо более привлекательных, чем она, тогда, может быть, ей удалось бы уговорить его позволить ей бежать. Однако все обстояло с точностью до наоборот.

И в то же время она не хотела, чтобы он стал другим, более покладистым.

Наконец он отложил в сторону письма.

– У меня есть план.

– Даже боюсь спрашивать какой.

Его взгляд, устремленный на нее, был полон сочувствия и решимости.

– Сегодня ты покажешь мне, где живет это посредник по имени Притчард. Я поговорю с ним. И он мне признается, кому передал застежку.

– А если он откажется говорить?

Габриэль явно переоценивал силу влияния герцогского титула на преступников. В этой сфере жизни она была экспертом, а он только ассистентом.

– Я постараюсь уговорить его.

– Он может не поддаться на уговоры.

– Тогда я попробую убедить его другим способом. Я заплачу ему.

– Это может сработать, – согласилась Аманда.

– Если же и это не сработает, тогда я привлеку Винсента и Майкла.

– Ну, такой довод может оказаться самым убедительным.

– Но я все-таки надеюсь, что до него не дойдет.

– Я не стану очень переживать, если и дойдет.

Лэнгфорд встал.

– Тогда поедем сейчас же и покончим со всем этим.