– Мы должны похоронить их, – сказал Китон, и я заметил мокрый нос и слезы в его глазах. Он наклонился и вложил руку юноши в руку его любовницы, потом повернулся, по-видимому разыскивая хорошее место для могилы.

– Неприятности, – прошептал он. Я тоже повернулся и вздрогнул, увидев кольцо вокруг нас – кольцо очень рассерженных людей. И каждый, кроме одного – быть может, старого вождя, – держал в руках лук, нацеленный на меня или Китона. Один из них качнулся, лук тоже закачался, и стрела заколебалась между моим лицом и грудью. По его выкрашенному в серое лицу тек поток слез.

– Он сейчас выстрелит, – прошипел Китон, и я не успел ответить «Знаю», как этот потрясенный горем человек отпустил тетиву. В то же самое мгновение старик ударил концом посоха по краю лука. Стрела с отвратительным звуком просвистела в воздухе и глубоко вонзилась в дерево между мной и Китоном.

Кольцо осталось стоять, стрелы по-прежнему глядели на нас. Печальный человек, злой и разочарованный, тоже остался стоять, устало прижимая лук к боку. Их вождь вышел вперед и всмотрелся в наши глаза; потом оглядел копье с каменным наконечником, которое я держал в руке. Очень странно, но от него шел сладкий запах, как от яблока – как если бы он полил тело яблочным соком. Его волосы были заплетены в пять косичек, выкрашенных в синее и красное.

Он осмотрел тела, лежавшие между нами, потом что-то сказал своим людям. Воины опустили луки и вернули стрелы в колчаны. Безусловно, он мгновенно понял, что этих юных любовников убили несколько дней назад, но на всякий случай он пробежал пальцами по лезвию моего копья, хихикнул, оглядел меч, который его впечатлил, и ножи Китона, которые его удивили.

Оба тела отнесли на открытый участок у реки и положили рядом. Потом сделали двое носилок, очень грубых, и почтительно положили на них тела. Вождь склонился над девушкой, посмотрел ей в лицо и пробормотал:

– Ус гуериг… ус гуериг…

Человек, который был отцом девушки (или юноши, трудно сказать), опять беззвучно заплакал.

– Ус гуериг, – пробормотал я, и пожилой вождь взглянул на меня. Он выхватил перо куропатки из правой руки девушки и смял его.

– Ус гуериг! – зло сказал он.

Значит, они знали Кристиана. Он был ус гуериг, что бы это ни значило.

Убийца. Насильник. Человек без жалости.

Ус гуериг! Я не осмелился сказать им, что этот кошмарный убийца – мой брат.

Олень тоже оказался поводом для беспокойства. В конце концов, он принадлежал нам. Мы принесли бедра и туловище, но люди отошли от нас; некоторые улыбались и показывали, что мы можем взять мясо. Несколько жестов дали им понять, что они могут взять мясо, как подарок от нас. Я едва успел улыбнуться и тряхнуть головой, как шестеро из них наклонились к куче, закинули большие куски на плечи и быстро пошли вдоль берега реки к своей деревне.

Вечером, после похорон, шамига устроили пир нашей олениной. Они разожгли большой костер и вокруг нас, футах в двадцати, поставили круг из факелов. Сами шамига собрались вокруг костра, больше мужчин, чем женщин, все в ярких туниках, юбках или коротких плащах; я заметил только четырех детей. Их хижины стоят на ровном месте, достаточно далеко от реки; грубые квадратные постройки с тонкими соломенными крышами, однако каркас сделан из очень твердого дерева. Судя по свалкам и остаткам старых зданий – и, конечно, кладбищу, – они живут здесь много сотен лет.

Оленина, зажаренная на вертеле и политая соусом из растений и диких слив, оказалась великолепна. Все пользовались заостренными раздвоенными ветками, похожими на вилки; очевидно, есть ими считается вежливым. Мясо с туловища, однако, рвали руками.

Пир закончился еще до наступления темноты. Я обнаружил, что горевавший человек был отцом девушки. Юноша оказался иншаном: из другого места. Мы по-прежнему объяснялись только знаками, но, похоже, нас уже не подозревали ни в чем плохом; ус гуериг объяснило все – это дело не наших рук. На вопросы о нашем происхождении мы ответили так, что озадачили всех взрослых; на короткое время они стали довольно подозрительными.

А потом внезапно наши хозяева изменились и возбужденно зашушукались в предчувствии чего-то приятного. Те из собравшихся, кто не глядел на меня и Китона с любезным любопытством, огляделись по сторонам, поискали глазами среди факелов, потом уставились на темный лес. Где-то неестественно крикнула птица, и все в восхищении закричали ей в ответ. Старейшина племени, которого звали Дариум, наклонился ко мне и прошептал:

– Кушар!

Я даже не заметил, как она оказалась среди нас; стройная фигурка, темный силуэт на фоне кольца горящих факелов. Она касалась уха, глаза и рта каждого взрослого, а некоторым давала маленькую изогнутую веточку; большинство почтительно держало их в руках, однако два-три шамига вырыли ямку у ног и похоронили подарок в ней.

Потом Кушар уселась на корточки рядом с нами и внимательно оглядела нас. Все ее тело и лицо – даже зубы! – были зелеными; только глаза окружали тонкие красные и черные круги, нарисованные охрой. И длинные, тщательно расчесанные волосы сохранили природный черный цвет. Очень тонкие руки и ноги, и очень маленькие груди – скорее пупырышки. И никаких волос на теле. Я чувствовал, что ей лет десять-двенадцать, но узнать, так ли это, было невозможно.

Она говорила с нами, мы отвечали по-английски. Ее темные глаза, сверкавшие в свете факелов, глядели больше на меня, чем на Китона, и палочку она дала мне. Я поцеловал Кушар, она засмеялась и нежно пожала мою руку.